ВЕЛИКИЙ ПАТЕРИК. Сокровищница духовной мудрости преподобных отцов Церкви. Том II. Главы XI-XXVII.

Среди ангелов были двое весьма величественного вида, красоту их невозможно передать, от них исходило сияние, подобное молнии. Между ними стоял Младенец. Все ангелы встали вокруг святого престола, а те двое взошли на него вместе с Младенцем. Когда же священники стали преломлять хлебы предложения, я увидел, что два ангела на святом престоле взяли Младенца за руки и за ноги и, взяв нож, закололи Его. Затем вылили кровь Его в чашу, которая стояла на святом престоле, и, изрубив тело Его, возложили на хлебы – и стали Хлебы телом. Вспомнил я тогда слова апостола: „Ибо Пасха наша, Христос, заклан за нас“.[161]

Когда братия подходили причащаться Божественных Даров, им подавалось тело, но когда они отвечали: „Аминь“, тело в их руках становилось Хлебом. Когда я приблизился, чтобы причаститься Божественного Приношения, мне было подано тело, и я не мог его принять. Тогда я услышал голос, говорящий мне: „Человек, почему ты не причащаешься? Разве это не то, чего ты искал?“ Тогда я воззвал: „Помилуй меня, Господи! Я не могу вкусить тело“. И я услышал в ответ: „Если бы люди могли вкушать тело, то перед ними было бы тело, как сейчас перед тобой. Но они не могут есть тело, поэтому Господь и Бог наш учредил Хлебы предложения. Как в начале мiра Адам действием рук Божиих стал плотью и Бог вдунул в него дыхание жизни и как затем плоть отходит в землю, а дух пребывает, так и Христос дает свою плоть со Духом Святым. И плоть растворяется в человеке, а дух остается в сердцах ваших. Итак, если веруешь, причащайся“. Я ответил: „Верую, Господи“. И только я это произнес, как тело в моей руке стало Хлебом. Возблагодарив Бога, я причастился святых Таин. Когда литургия закончилась и священники сошлись вместе, я увидел, как опять кровля храма разверзлась и Божественные силы поднялись ввысь на небо».

Выслушав это, братия умилились и разошлись по своим келиям, прославляя Бога.

63. Один старец рассказывал, как некую девственницу, престарелую летами и преуспевшую в страхе Божием, он спросил о причине ее удаления из мiра. Она, глубоко вздохнув, поведала ему такую историю.

«Отец мой был очень спокойным и кротким человеком. Он часто болел, был очень слаб, почти все время лежал в постели и нуждался в постоянном уходе. Когда же он был здоров, тогда шел обрабатывать землю и приносил в дом урожай. Отец редко общался с кем-либо из деревни и был так молчалив, что не знакомые с ним думали, что он немой.

А моя мать была противоположностью ему – крайне любопытной, так что интересовалась даже тем, что происходило за пределами нашего отечества. Она так много говорила, что казалось, будто все ее тело – это один язык. Мать постоянно спорила со всеми, любила пить вино с невоздержанными мужами и жила порочно, как блудница, разоряя наш дом, так что, хотя у нас было много добра, мы постоянно бедствовали. Тело свое она выставила на позор, так что мало кто в селе сумел избежать ее невоздержанности. Но она никогда не знала, что такое болезнь, даже самая малая, и всю жизнь оставалась здоровой.

Между тем отец, истощенный многолетними болезнями, умер. И тотчас воздух перемешался, громы, молнии и дождь застлали небо; ни ночью ни днем дождь не прекращался, так что отец три дня пролежал на ложе непогребенным. Все в деревне, качая головами и удивляясь, говорили: „Неужто его зло столько времени оставалось сокрытым от всех? Наверное, он враг Божий, если даже земля не хочет принять его для погребения“. Но чтобы тело не стало разлагаться в доме и не сделало бы дом нежилым, мы, как только ветры немного стихли и дождь ослаб, пошли и похоронили его.

Мать же, получив большую свободу, еще бесстыднее предалась разврату. Она сделала свой дом почти что блудилищем, так что из имущества мне уже почти ничего не осталось. Когда пришла к ней смерть, которая, как мне показалось, была насильственной и страшной, она сподобилась столь великого и торжественного погребения, что, казалось, сама природа благоприятствует светлости ее похорон.

Когда, вскоре после ее кончины, я вышла из детского возраста и меня стали охватывать и подстрекать телесные вожделения, я однажды вечером стала думать и размышлять, какой путь мне избрать в жизни: „Путь отца в кротости, спокойствии и целомудрии? Но что проку было ему от такой жизни? Непрестанные болезни и скорби, а после смерти даже земля как бы не принимала его тело. Если бы его жизнь была угодна Богу, неужели он претерпел бы столько зол? Может быть, мать прожила правильно, и нужно предать тело необузданности, невоздержанности и сладострастию? Она не отказывалась ни от одного постыдного дела, всегда была пьяна, но в добром здравии и благополучии прожила всю свою жизнь. Так что, наверное, жизнь матери лучше. В любом случае, лучше верить своим глазам и следовать тому, что нам доподлинно известно“. И вот я, несчастная, решила жить такой жизнью.