Великий поход

По неистоптанной дороге, почти зарощенной травой, легко и решительно двигался молодой воин. Его устремления были направлены в великое пространство Вселенной. Куда именно? Кажется, к бхригам – арийским магам Огня. Он шёл вперёд потому, что не мог оставаться на одном месте. Потому, что ещё не отводил неприкаянность духа, вкусившего свободы самоутверждения. Готового всё в жизни подвергнуть вящему сомнению. Весь пресловутый опыт познания. Всё начать сначала. С самого себя как с точки отсчёта.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Пусть ветром улетит далеко от дерева зловещая птица…

(Ригведа. Мандала I, 29)

В тесном окутке хижины, завешенном облезлыми и пыльными шкурами, было душно. Дасу перевернулся с боку на бок. Не дышалось. Воздух спекло и продушило жаром томящегося очага. Раскалённые камни съедали остатки живого, пригодного для дыхания воздуха. Месиво горячей пыли, воспалённого пахла камней и телесной душины плавящихся рядом тел мутило демона. Он поднялся, собрал в кучу свои обноски и тронул полог обвислых шкур.

– Вы ещё живы? – спросил Дасу у разомлевших скотников. – А то воняет так, будто кто-то подох.

Старый вайша, грязный и скользкий, как подкоряжный сом, приоткрыл глаза:

– Воняет разве? А мы принюхались, не замечаем. Если об этом не думать, то незаметно.

Демон переступил через лежащих.

– Лучше об этом не думать, – добавил скотник.

– Не проще ли отворить окно?

Вопрос поставил вайшу в тупик. Его размякшие мозги потревожило умственное напряжение.

– Что ты сказал про окно? – переспросил скотник.

«Да, – изрёк про себя раздражённый Дасу, – для того чтобы делать этому народу зло, нужно быть к нему равнодушным, а я его ненавижу. Мне труднее».

Дасу вышел из хижины, и мягкий покой зимней Антарикши умиротворил его дух. Широко и свободно легла у подножия Меру горная долина. Под равнодушным величием каменных громад, под разгулом пьяных от зимы небес.

Зима была мягкой, недвижимой; всё её действо творилось только в небесах, но в обманчивой безмятежности происходящего различался затаённый бунт. Демон чувствовал под ногами странную возбуждённость земной стихии. Напоминавшую боль. Что-то происходило. Что-то должно было произойти. Но что? Если б он знал! В великом котле перемен уже варилась новая судьба и этих гор и этого народа. Но какая?

По стене хижины полз паук. Дасу ковырнул ногтем шкурку пересохшего всколыша. Паук почему-то привлёк внимание демона. «Как притягательна дрянь!» – вспыхнуло в его сознании. "Вот то великое свойство тамаса-отрицания, которое неподвластно логике. Уродство притягательно. И даже не само уродство, а воплощённое в нём разрушение ." «Тамас поместил разрушение далеко не в каждую мерзость, а только в избранные существа», – говорил себе демон, разглядывая маленькое мохнатое чудовище.

Паук хотел убежать, но Дасу преградил ему путь ладонью. Насекомое недолго раздумывая перенесло зацепистые лапки на мягкую кожу препятствия. Заволновало ладонь колючими цапками и побежало вверх по руке Дасу. «Отвращение вызывает такие же сильные чувства, как и удовольствие, – сказал себе демон. – Ну где твои кусаки? Соедини свой яд с моей кровью, – посмотрим, что из этого получится.» Демон придавил пальцем волнистую спинку своего пленника, и паук сделал то, о чём его просили …

Да, разрушение притягательно. Так же как чёрному дано приманивать и не отпускать от себя тепло солнечных лучей, так же как всякий пример дурного находит повторение, так же как вдохновенная душа нуждается в грусти – носительнице творческих порывов.

Разрушение – только свойство тамаса, и оно привлекательно для внимания и соблазнительно для подражания. Даже если заключённое в нём сочетается с инстинктивным отвращением.

Какой интерес у людей вызывает проползшая поблизости змея! Попробуйте найти хотя бы одного мальчишку, не побежавшего рыскать её по траве.

А эти извечные вдохновительницы женского умопомрачения – мыши! С каким самоупоительным отвращением приветствует их наша слабая половина. Посмотришь – и кажется: вот чего не хватало перенасыщенной женской душе. Сильных чувств. Пусть таких, главное – сильных.

Чувство, которое правильнее было бы назвать восторгом отвращения. Именно его и рождает тамас. Даже случайная человеческая гибель не обходится без толпы притянутых им соглядатаев, инстинктивно стремящихся насытить своё восторженное отвращение увиденным.

Кто-то мог бы назвать его злом, но тем повторил бы известную ошибку. Добро и зло столь символичны, что их подлинность и правдивость подобны истинности белого и чёрного, самым популярным цветам раздора, которых сама истина в глаза никогда не видывала, ибо в чистом виде таких цветов в природе просто не существует. Природа лишь оперирует разной насыщенностью серого. То есть их комбинацией.

Зло – субъективная иллюзия, в основе которой всего лишь направленная человеческая оценка: «выгодно мне – не выгодно мне». И всё, что «выгодно мне» как зло, по меньшей мере, условно.