Великий поход хомяка и жабы. Часть 1 (СИ)

— Ну не то чтобы рвусь, — немного смущенно пожал плечами Морнэмир и сразу стало ясно насколько он пьян, хотя речь и суждения оставались достаточно четкими: — Как думал-то: спокойно высадимся на отшибе, будем развиваться, строиться, науку двигать, потом когда будем готовы, выберем удобный момент и выйдем на контакт с внешним миром — в общем спокойно, поступательно и без напряга или войн. —

— Не получится, — Элеммакил так же налил себе вина и грустно улыбнулся. — Где бы мы не высадились, будет война — это в природе человека, разве что в Антарктиде, где вообще нет людей. Хотя и там достанут! -

— Тогда действительно, раз такая пьянка, то лучше Сибирь. Выпьем за это, за Сибирь! -

Выпили и еще немного поговорили, а потом подбежало несколько эльфиек и чуть не силой утащили более-менее адекватных Альдарона и Элеммакила танцевать, оставив Айнона сладко спать, сидя за столом, а Морнэмира лежа на лавке. Праздник продолжался.

Свадебный пир.

Ночь.

Туллиндэ и Менелтор.

Менелтор.

— Как же все-таки на женщин влияет свадьба! — думал Менелтор под пьяные крики ''Горько!'', страстно целуя податливые губы жены и проникшей в разрез платья рукой лаская ее готовое на все тело под столом. Наконец им с неохотой пришлось прервать едва не перешедший в большее поцелуй и, оторвавшись друг от друга, они устало, но уже привычно кивали и улыбались поднимавшим тосты друзьям. — Нет, влияет даже известие о свадьбе! — мысленно поправился Менелтор, вспоминая о тех вспышках страсти, что происходили с Туллиндэ перед предложением, когда уже все было в общем-то решено, и сразу после него. — Интересно, влияет на всех женщин или только на мою? — на мгновение проснулось любопытство и сразу ушло — ему не нужны были другие женщины, только его Голубка, его Туллиндэ.

— Горько! — вновь заорал в дупель пьяный Робокоп, пытаясь встать и поднять кубок. — Горь…, - друид не договорил — как срезанный выстрелом рухнул рожей в салат, но его крик подхватили, и парочка вновь охотно прильнула друг к другу, жадно будто в первый раз целуясь распухшими от множества поцелуев губами.

Менелтор чувствовал едва сдерживаемую дрожь в прильнувшем к нему теле и сам был на грани, особенно когда рука жены легла ему на бедро и скользнула выше. Они забыли обо всем и уже без всяких криков целовались до умопомрачения и шума в голове, лишь недостаток воздуха вынудил их вновь разорвать объятья.

— Пошли отсюда, — прошептала ему Туллиндэ, и он согласно кивнул, оглядываясь по сторонам: праздник явно подходил к концу, и даже самые крепкие, те кто еще недавно самозабвенно кричали ''Горько'', уже сомлели или разбрелись — отсутствие виновников торжества никто не заметит.

***

Туллиндэ.

— Наконец-то! — с облегчением подумала эльфийка, когда внявший ее просьбе жених увлек ее от стола и бухого веселья в темноту. Горячие волны гуляли по всему ее телу, и будто пылал пожар внизу живота. Туллиндэ уже не могла сдерживать себя и, в тот момент когда они ушли со света, как тигрица кинулась на мужа — заведенный Менелтор был только за: прижал ее к стенке шатра, задрал платье и начал тушить пожар, гася стоны жены, да и свои, поцелуями. Ну а пьяная и сгоравшая от желания Туллиндэ сдалась: рухнули последние еще державшиеся барьеры, и она почувствовала Василису внутри себя и не только Василису, но и Хугина, что ритмично и мощно входил в нее. Туллиндэ полностью отдалась этому чувству и погрузилась в двойной ритм, ощущая не только восторженно встретившую ее присутствие питомицу, но и чувства, мысли обоих мужчин: искреннюю любовь и яростно-огненное желание Менелтора и животную страсть особо не заморачившегося о любви орка. Оргазм она тоже испытала за четверых и видимо отключилась — слишком много для одной легкой от вина головы.

*

Туллиндэ было страшно — вокруг дикий, жуткий, темный лес — полная чудовищ глухая безлюдная чащоба, а ей всего пять лет, и она была совершенно одна посреди готовой сожрать ее чащи. Девочка, которой была Туллиндэ, с ужасом оглядывалась по сторонам, не зная откуда ей ждать неизбежной опасности и куда бежать — выхода не было. Она села на корточки и, прижав лицо к коленям, разрыдалась от бессилия и страха, ночная белая рубашка, ее единственная одежда, намокла от слез.