Между тем музыка, которая так радикально изменила жизнь Лари Парка, продолжала свою работу. Сидя на соломе в углу большого грязного сарая, он чувствовал себя огромной волынкой и, может быть, даже целым оркестром, внутри которого непрерывно рождались чудесные звуки. Эти звуки соединялись, расходились, кружились, танцевали, падали, взлетали. Казалось, он слышал призыв, предназначенный для него одного, и душа его откликалась в унисон, и теперь он уже не мог воспринимать себя отдельно от музыки, которая в нем звучала.
Лари смотрел на окружающих его людей так, как будто знал их всю жизнь. Все наполняло его любовью. У него не было ни страхов, ни забот, и он не помнил, что этому счастью должен наступить конец. Кажется, вся его грубая оболочка, напоенная сладостью музыки, сделалась вдруг прозрачной и, растянувшись далеко, засветилась так, что он мог бы теперь, как деревенский пьяница, запаливший крышу своего собственного дома, поджечь весь мир и испепелить его дотла. Такое состояние у обычных людей может продолжаться час или два, но у Лари оно не кончалось.
Перед ним открылся мир, полный гармонического звучания, которого он раньше не слышал. Пели человеческие голоса, пел ветер, пели над его головой светила. Скрип дверей, лай собак, пение птиц, визг обезьян — все прекрасно ложилось в эту музыку. Через каскады стройных звуков мир открывал ему свои пропорции, гармонические соотношения и фигуры. Иногда в музыке звучала мучительная грусть, даже боль, но он принимал и радость, и боль, потому что не мог отличить одно от другого. Он не оценивал происшедшее, как могли бы оценить посторонние. Лари Парк не знал, где он находится согласно человеческим понятиям, потому что он находился в огромном мире, которого никто кроме него не видел и не слышал. Он был частью необъятной Вселенной, и для него мало значили детали.
Когда чернокожие санитары нашли на соломе его неподвижное тело, на лице его не было следов страдания и разлада — это было лицо человека, обретшего наконец смысл своего существования. Правда, не было вокруг никого, кто бы мог разглядеть это на его лице и услышать тихую проникновенную музыку, звучавшую вокруг них в то время, когда они волокли его труп к выгребной яме за высоким забором.
Триамазикамнов
Род Константина Наоборотова (ныне Триамазикамнова) идет от греческих купцов и южных помещиков. Все его предки, насколько он знал, были упрямцами и однодумами, живущими наперекор судьбе. Его прадед Алексис Панагопулас — ударение на
Шел 1918 год, время было бедовое, грозящее обернуться еще большими несчастьями. По улицам толпами шаталась пьяная босячня и биндюжники, а проститутки из портовых борделей визжали и размахивали плакатами с призывом поскорее делать мировую революцию и переворачивать все что можно с ног на голову. По ночам те же демонстранты врывались в квартиры, грабили и насиловали, а потом прогуливали награбленное и опять шли на улицы шуметь и требовать справедливости. Оперный театр тем не менее работал и рестораны на Дерибасовке были открыты круглые сутки. Там пели скрипки и плясали цыганки, но на Молдаванке и в Бугаёвке взрывались бомбы, а в Ланжероне и на Малом Фонтане хозяйничали контрабандисты.
В начале августа неожиданно для всех директор Оперного театра Илья Ильич Сикорский уехал из Одессы и увез с собой всю семью в неизвестном направлении. Светлана не могла ослушаться отца, зная, что если она откажется ехать вместе со всеми, без нее никто не уедет. Рассказать же дома о своей связи с Алексисом она тоже не могла, и для этого у нее были веские причины.
Оставшись один без Светланы, Алексис и не думал о том, чтобы вернуться в Грецию. Местные оптовики, крупно задолжавшие его фирме, откладывали платежи, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства, и это давало ему повод не торопиться с возвращением на родину. Он жил изо дня в день в ожидании вестей от своей возлюбленной, — кроме того, он был занят мистическими опытами, которые он проводил под опытным руководством оккультного наставника, именовавшего себя Г. О. М-ом. Проходили недели и месяцы, мистические опыты все сильнее захватывали Алексиса, а вестей от Светланы все не было и не было.
Только через четыре месяца он узнал от знакомой, что семья Светланы находится в Тифлисе. Не теряя ни дня, на сторожевом английском судне он добрался до Батума, а оттуда на поезде примчался в Тифлис. В поезде он заснул и проснулся без сумки, в которой хранились деньги и документы.