Великий поток

Очерк мутологии. Но обратимся к мутологии нашего друга. Форма авторского повествования традиционная: руководство по самообороне и времяпровождениям (?), однако не для людей, а для существ, которым автор явно симпатизирует и которых называет «муто», то есть mute, — неговорящие, немые. Человеческий язык для этих муто слишком прямолинеен и зубодробителен, он «оккупирован людьми и сильно ими истоптан»; и с людьми вообще лучше разговаривать, когда последние выведены из своей привычной машинности и бьются в истерике или вовсе потеряли разум. Своего отдельного языка у бедненьких муто нет, а наш язык для них «как оберточная бумага, на которой напечатаны клеточки и точки, от которых муто дуреют». Люди и муто друг друга никогда не поймут, люди еще и обидятся, решив, что над ними насмехаются, а обижать их негуманно и опасно.

Настоящее место муто в полутора сантиметрах за спиной у людей, имеющих тело (куклу) и отправляющих различные социальные функции (эта кукла временами может быть убрана в шкаф). Для муто же самое главное твердо усвоить, что они не люди. Люди на них наступают, а муто по мягкотелости своей им уступают, позволяют себе в людях без остатка растворяться.

Как же это происходит? Очень просто. Сидит, например, муто у себя дома в сырую слякотную погоду и пьет чай; и нет у него в голове ни одной мысли, кроме той, что ему хорошо и спокойно, а за окном красные листья под проливным дождем и всякая другая благодать. И внутри такая же благодать, рай и благорастворение воздухов! И вдруг — звонок, возвещающий о приходе человека-гостя! Хорошо, если муто умеет легко включать-выключать свою куклу, а то ведь и инфаркт можно схлопотать, особенно если принимать эту куклу за себя самого. Вообще некоторые ситуации чреваты для муто склейкой с обстоятельствами и саморастворением в человеческом мире. Потому-то речь идет о самообороне, т. е. об обороне себя от не-себя (человека).

Человек, по мнению муто, о многих вещах не имеет понятия. Например, он и не подозревает, что его голова — диспетчерский пульт с многочисленными лампочками — ничего не решает, а за ней чуть подальше находится другая невидимая голова, в которой на самом деле принимаются все серьезные решения. А вот муто ничего не стоит взять бумажку, написать на ней нужное слово и, скомкав, зашвырнуть в эту потаенную голову, в результате чего через минуту включится нужная лампочка.

Далее, люди не знают, что ходят внутри надутого матерчатого шара, перебирая его оболочку ногами, и перед их глазами все время мотаются стенки этого шара, а муто это знают, и им ничего не стоит мысленным усилием выходить наружу или возвращаться в этот шар.

Далее, человек постоянно исчезает и становится кем-то еще без всякой памяти о себе прежнем: шофером, садовником, мальчиком, девочкой, старухой, любовником, покупателем; а муто, напротив, никогда не исчезает, оно продолжается, оно «любую свою бредятину помнит», а если забыло, стоит только ему произнести простейшее заклинание вроде ме-е-е-е или му-у-у-у, и оно из любого положения снова возвращается к себе.

Для этого муто наш автор создает необычный регулятор поведения, или кодекс чести, согласно которому муто должен: а) знать все о встречном, едва на него взглянув, б) утром знать, что произойдет вечером, в) уметь вставлять себя в любое состояние, г) никогда не обижать зверушек. Иными словами, муто не должен выказывать своего над людьми превосходства, «хотя, конечно, как не понять грустную печаль муто», глядящего на «группы хлопающих ушей», то есть на человеков. Муто грустят, а люди несчастливы. «Даже полное отсутствие умственных способностей не гарантирует им счастья». Муто может им сочувствовать, но не должно учить их жить (как уже отмечалось, это негуманно и опасно).

Ограниченный с одной стороны человеком, а с другой стороны — «духовной бездной», муто призвано укрепляться в своей мутовости, чаще пускать в ход заклинания вроде ме-е-е-е и му-у-у-у и не терять ощущения мировой гармонии. Таково в общих чертах учение моего приятеля о м-м-муто.