Великий раскол

Сердце у матери дрогнуло при виде раскрасневшегося юноши; но это же страстное сердце подсказало ей: «Пущай он видит мою косу на Лобном… Мы читали о Матери, плакавшей при Кресте, на коем был распят Сын; пущай по моей смерти будут честь о сыне, стоящем у матерней плахи и плачущем…»

– Что, сынок? – спросила она и со страстью перекрестила его курчавую голову.

– Я завтра, мама, поеду к Дюрде на новом иноходце и на новом черкасском седле, – радостно сказал юноша. – Ах, мама, какая ты черничкою стала хорошенькой!.. Так можно ехать, мама?

– Добро, родной, поезжай; а теперь поди почивать.

Мать снова перекрестила юношу, и он ушел… Ни он, ни она не знали, что больше не увидятся…

Время за полночь. На дворе слышится ветер. Намокшие от дождя и растаявшего снега ветки деревьев, что за переходами, хлещут в окна переходов. Морозова и Урусова стоят в той же моленной у аналоя перед раскрытою книгою, освещаемою висящими лампадами. Тихо в доме.

– Никак стучат, сестрица? – прислушивается Урусова.

– Это стучатся к нам в окна голые ветки, им холодно без листьев, – задумчиво отвечает Морозова.

– И то, сестрица, ветки… А чти-ко дальше…

Морозова читала:

– «Тогда глагола им Исус: вси вы соблазнитеся о Мне в нощь сию. Писано бо есть: поражу пастыря, и разыдутся овцы стада. Отвещав же Петр рече Ему: аще и вси соблазнятся о Тебе, аз никогда же соблажнюся. Рече ему Исус: аминь глаголю тебе, яко в сию нощь, прежде даже алектор не возгласит, трикраты отвержшися Мене. Глагола Ему Петр: аще ми есть и умрети с Тобою, не отвергнуся Тебе. Такожде и вси ученицы реша. Тогда прииде с ними Исус в весь, нарицаемую Гефсимания, и глагола учеником: седите ту, дондеже, шед, помолюся тамо. И поем Петра и оба сына Зеведеова, начат скорбети и тужити. Тогда глагола им Исус: прискорбна есть душа Моя до смерти: пождите зде и бдите со Мною. И пришед мало, паде на лице Своем, моляся и глаголя: отче Мой, аще возможно есть, да мимо идет от Мене чаша сия: обаче не яко же Аз хощу, но яко же ты…»

– Нет! Нет! Я не отвергнусь! – как бы в забывчивости проговорила Урусова.

– Что с тобой, Дуня? – спросила Морозова.

– Я не отвергнусь от Тебя, как Петр, сестрица! – прошептала молодая княгиня.

– Полно, Дунюшка… Вон и Христос молился о чаше…

– Молись и ты, милая!

– Почто! Может, мне и не уготована чаша: вон никто нейдет.

Они снова стали прислушиваться: деревья шумели и хлестали в окна по-прежнему… Запел где-то петух, за ним где-то дальше другой…

– Вот и алектор возгласил, – задумчиво сказала Урусова…

– За полночь время: видно, стыдятся рано брать меня…

– И Христа ночью брали… А прочти, сестрица, от Луки то место, как они пришли.

Морозова стала перелистывать книгу и наконец нашла, что искала…

– Вот… «Еще же ему глаголющу, се народ, и нарицаемый Иуда, един от обоюнадесяте, идяще пред ними; и приступи ко Исусови целовати Его. Сие бо бе знамение дал им: Его же аще лобжу, той есть. Исус же рече ему: Иудо, лобзанием ли Сына Человеческого предаеши? Видевше же, иже беху с ним, бываемое, реша ему: Господи, аще ударим ножем? И удари один некий от них архиереова раба, и уреза ему ухо десное. Отвещав же Исус рече: оставите до сего. И коснувся уха его, исцели его. Рече же Исус ко пришедшим нань архиереом и воеводам церковным и старцем: яко на разбойника ли изыдосте со оружием и дрекольями яти Мя? По вся дни сущу Ми с вами в церкви, не простросте руки на Мя. Но се есть ваша година и область темная…»

– Ох, точно, сестрица: их година ночная и темная, все ночью берут и на Москве…

– Воистину, сестрица: неправда боится свету, яко тать…

Послышался глухой стук в большие ворота. Звякнула железная щеколда, и снова, казалось, все стихло.

– Пришли… я слышала щеколду, – дрогнувшим голосом сказала Урусова.

– Еще не цепи, не топор, – загадочно отвечала Морозова, взглянув на образа.

Послышался скрип главных ворот и какое-то бряцание, словно цепями. На дворе испуганные голоса…

– Они… я слышу… на дворе…

– С орудием и дрекольми, поди, – горько улыбнулась Морозова.

В постельную, испуганная и дрожащая, вошла старая няня.

– Охте нам! Владычица!..

– Уйди! Уйди, няня! – строго сказала боярыня. – Это не к тебе, а ко мне… Уходи, иди к Ване!

Старушка, обхватив голову и качаясь из стороны в сторону, вышла.

Слышно было, как растворялись входные в палаты двери, раздавались голоса… Вот уже близко.

Морозова упала на лавку и в отчаянии ломала руки. Урусова, стоя на коленях, подняла к ней руки.

– Матушка-сестрица! Дерзай! С нами Христос, не бойся!

– Ох, не боюсь я! Сама того искала! – страстно отвечала Морозова. – А плачу о том, что страдала мало!.. Я боярыня белотелая, не изнурили меня, не измучили, я не заслужила венца! Зачем я не смердовка голодная!

– Полно, полно, родная!.. Встань, положим начала… Идут…

Морозова выпрямилась, и глаза ее снова блеснули… «Попрошу, чтобы больше мучили, жгли бы боярское тело, клещами бы рвали», – мысленно порешила она.