Великий Рузвельт

Желание сохранить и после войны добрососедские отношения с Советским Союзом, развивать традиции сотрудничества в рамках мирового сообщества со стороны большинства американцев было высказано довольно четко. Однако такой тонкий наблюдатель, как Феликс Франкфуртер, примерно в то же время признавал, что американская публика нуждается в серьезном и длительном воспитании, чтобы быть на уровне международных проблем, выдвигаемых быстро меняющейся обстановкой {9}. Он отмечал в своем дневнике, что неблагоприятным фактором в этом смысле становилась ведущаяся по всему фронту кампания дискредитации администрации со стороны республиканской оппозиции, преследующей свои особые, узкопартийные цели в борьбе за преобладание в коридорах власти {10}. Можно было бы добавить, что за всем этим стояли не только межпартийные раздоры, но и кое-что посерьезнее, а именно различные подходы к оценке целей и возможностей США в послевоенном мире. Все громче раздавались голоса в пользу мира только на американских условиях. И в конгрессе, и в прессе, и в правительстве консолидировались силы, выступающие под флагом неограниченной экспансии США и мечтающие о превращении водного пространства целых океанов в сообщающиеся «американские озера» {11}. Не обо всем, как решили в конгрессе, можно было говорить вслух. Не случайно поэтому председатель сенатского комитета по иностранным делам конгресса США Том Коннелли информировал в мае 1943 г. Гопкинса, что слушания в сенатском подкомитете «различных ожидающих решения планов послевоенной политики США в мире» {12} будут проводиться в обстановке абсолютной секретности.

Рузвельт, обдумывая эти сложнейшие вопросы, стремился обходить их в публичных выступлениях. Впрочем, это было ясно еще весной 1941 г., когда издатель популярнейших журналов «Тайм» и «Лайф» Генри Люс выступил с редакционной статьей в февральском номере «Лайф», в которой изложил свою концепцию американского лидерства в послевоенном мире с опорой на превосходящую военную мощь. Через год этот трактат был включен Генри Люсом в его брошюру, ставшую самой читаемой в Америке. Ее народ, оказавшись участником коалиционной войны, хотел заглянуть в будущее и обрести ясную цель, ради которой стоило приносить жертвы и не скупиться на затраты. Люс дал четкий ориентир: ХХ век станет «Американским веком». И пояснил: «Он наш (американский) не только в том смысле, что нам случилось жить в это время, но и потому также, что это первый век Америки как доминирующей в мире силы» {13}. Развернувшиеся вокруг «энциклики» Г. Люса дебаты неминуемо должны были втянуть и Белый дом. Первыми признаками того, что Рузвельт осторожно прощупывал самый надежный вариант собственного поведения в сложившейся деликатной для него обстановке (дипломатической и военной), были беседы с Молотовым и Свитцером в конце мая 1942 г.

Впервые Рузвельт публично выступил со своим проектом декларации о создании международной организации и об ответственности четырех держав (США, Англии, СССР и Китая) за сохранение мира после окончания войны в интервью, опубликованном в одной из нью-йоркских газет и на Квебекских встречах с Черчиллем в апреле и августе 1943 г. Все предварительно проведенные расчеты убедили президента, что это был своевременный шаг с точки зрения прежде всего внутренних условий. В числе доводов, говорящих в пользу него, был и успех вышедшей весной 1943 г. книги У. Уилки «Неразделенный мир», содержавшей план организации международного сотрудничества после войны с целью сохранения мира, и стремление прогрессистского крыла демократов не упустить инициативу в борьбе за расширение электората путем выдвижения конструктивной программы строительства будущего мира, и желание самого президента вступить в новую избирательную кампанию, будучи вооруженным внешнеполитическими идеями, близкими и понятными большинству американцев.

Дискуссия по вопросам послевоенного мирного урегулирования и создания всеобъемлющей системы международной безопасности внутри узкого круга политических деятелей из непосредственного окружения Рузвельта разгоралась все шире, выявляя линии размежевания. В числе наиболее активных сторонников скорейшей выработки конструктивных решений по этим вопросам были Г. Гопкинс (считавший, что Рузвельт непростительно медлит), вице-президент Г. Уоллес и заместитель государственного секретаря С. Уэллес. Против обсуждения проблем послевоенного устройства выступал К. Хэлл, считавший, что оно только свяжет руки США. Долгое время Рузвельт сохранял нейтралитет и внешнюю незаинтересованность. Тем, кто знал его очень близко, это предвещало переход к какому-то новому состоянию. К какому? Об этом можно было только догадываться. Ф. Франкфуртер, непременный участник всех этих обсуждений, не без досады сделал запись в своем дневнике: «По общему мнению, длительная болезнь сделала его (Рузвельта. – В.М.) более, чем обычно, скрытным и самонадеянным. Его общительность, когда он демонстрировал свою готовность иметь доверительные отношения почти с каждым, была только показной» {14}.