В поток этой отходящей на восток армии я влился в городе Омске. Был я тогда добровольцем «Особого отряда», составленного из молодых людей, не достигших еще восемнадцатилетнего возраста. Собрались они в этот отряд по распоряжению адмирала Колчака из различных войсковых соединений наших армий. Отряд нес службу связи при Ставке Верховного Правителя. Мы развозили пакеты, посылки, карты, пропагандный материал, газеты, журналы и т. п. на фронт и по гарнизонам Западной Сибири. Когда нужно было послать секретный пакет, отправляемый обычно с офицером, мы заменяли такого офицера, доставляя пакет по назначению на автомобиле, на паровозе или просто верхом на коне.
Отряд был сформирован летом 1919 года, когда ничто еще не предвещало печального конца нашей эпопеи. После осеннего отступления и оставления Урала осенью 1918 года фронт стабилизировался в Приуралье. На фронт прибыли вновь сформированные уральские части, и в марте 1919 года наши войска перешли в наступление, заняв Уфу и Ижевский и Воткинский заводы. Но в середине лета, собрав большие силы, красные перешли в контрнаступление. Отсутствие резервов и недостаток вооружения и боеприпасов заставили наши войска отходить, а с отступлением начался и развал. Мобилизованные разбегались по домам, а некоторые части переходили к красным целиком. В особенности захватил этот развал Сибирскую армию, действовавшую вдоль железной дороги на Пермь и Вятку. Надо сказать, что в то время как «Народная армия» снабжалась почти исключительно за счет трофейного имущества, отбираемого в боях у противника, части Сибирской армии, пользовавшиеся особым расположением Ставки Верховного Правителя, были прекрасно вооружены и снабжены получаемым из-за границы снаряжением, но укомплектованы были мобилизованными сибирскими крестьянами, уже распропагандированными большевиками и злыми на чехов за их произвол, реквизиции, производимые различными отрядами, и за расправы с населением в случае неповиновения. Большинство населения Сибири состояло из недавних выходцев из России – переселенцев, которые, как и немногочисленный рабочий класс, были на стороне большевиков, так же как и поселенцы – бывшие ссыльные. Население городов относилось к воюющим сторонам индифферентно, но поведение иностранных войсковых частей – чехов, немногочисленных отрядов англичан и французов и «польского легиона», созданного из польских беженцев, нашедших во время Первой мировой войны убежище в Сибири, – вызывало всеобщее недовольство. Разочаровавшись во власти, пришедшей на смену большевикам, сибирские крестьяне говорили: «Нам бы хоть пес, лишь бы яйца нес».
Из казачьего населения Сибири одно лишь Сибирское войско само-мобилизовалось, и то не сразу после освобождения, а только зимой 1918 года. Остальные казачьи войска дали лишь добровольцев, но в общей своей массе казачество было все же настроено против большевиков. Самомобилизация сибирских казаков была ловко использована большевиками, развившими яркую пропаганду среди переселенческого населения, жившего в районе земель Сибирского казачьего войска. Пропагандисты говорили, что казаки пошли с Колчаком потому, что он им обещал отобрать землю у переселенцев и отдать ее казакам (земли, на которых жили переселенцы, когда-то принадлежали войску и были им уступлены для заселения их переселенцами).
Ушедшие в тайгу и в степи во время освобождения Сибири большевики организовали партизанское движение и развили среди населения бешеную агитацию против белых. Наша же агитация и контрпропаганда почти отсутствовали, и об организации соответствующего аппарата даже и не думали, оставив это «поле битвы» противнику. Таким образом, надеяться на мобилизованных местных жителей не приходилось, они или разбегались, или же переходили к красным, и лишь небольшая их часть оставалась верной белым. Главными борцами с большевиками были добровольцы, но вскоре приток их прекратился, и белые армии таяли. Резервов не было, а находившиеся в тылу сибирские полки были ненадежны. Красные же слали против нас массы мобилизованных, влитых в существовавшие уже части, где эти мобилизованные были поставлены под руководство опытных и верных бойцов. У нас же продолжались все новые и новые формирования со множеством штабов, а верные добровольческие части таяли и по своей численности никак не соответствовали своим наименованиям (в ротах было по 30–50 штыков).