Великий сон

— Придумайте что-нибудь поостроумнее, Марлоу, пожалуйста. Гораздо остроумнее.

— Как поживает генерал? Я и не пытаюсь быть остроумным.

— Не очень хорошо — сегодня он не вставал. Хоть бы вы перестали меня выспрашивать.

— А я вспоминаю минуты, когда то же самое думал о вас. Что известно генералу?

— Наверное, все.

— Ему рассказал Норис?

— Нет. Уайлд — главный прокурор. Вы сожгли те фотографии?

— Конечно. Вы беспокоитесь за свою сестричку, правда?

— Пожалуй, она единственная, о ком я беспокоюсь. Отчасти тревожусь и за отца, чтобы он не узнал о некоторых вещах.

— С иллюзиями он распрощался, но у него, полагаю, есть еще гордость.

— Мы же одной крови, и в этом весь ад, — она смотрела на меня глубокими, отсутствующими глазами. — Не хочу, чтобы, умирая, проклял свою кровь — она всегда была бешеной, но не порченой.

— А теперь порченая?

— По-моему, вы так думаете.

— О вашей — нет. Вы просто играете свою роль.

Она опустила глаза. Отхлебнув кофе, я раскурил себе и ей по новой сигарете.

— Значит, вы стреляете в людей, — тихо сказала она. — Вы убийца.

— Я?! Как прикажете понимать?

— Газеты и полиция преподнесли все прекрасно. Только я не всему верю, что приходится читать.

— И вы думаете, что на моей совести Гейджер — или Броди, а может, оба?

Она промолчала.

— Мне не пришлось этого делать. Но, полагаю, мог бы, и ничего мне за это не было бы. Любой из них не моргнув глазом начинил бы меня свинцом.

— Тогда, значит, вы убийца в душе, как все фараоны.

— Глупости.

— Один из тех темных, отвратительно-хладнокровных субъектов, которые к людям испытывают столько же чувств, сколько мясник к забитому скоту. Я это сразу подумала, как только вас увидела.

— Слишком много у вас сомнительных приятелей, чтобы думать так, а не иначе.

— Они все — ангелы по сравнению с вами.

— Благодарю, миледи. Только и вас ведь не назовешь невинной овечкой.

— Давайте убираться из этого мерзкого городишка.

Расплатившись, я сунул бутылку в карман, и мы удалились. Продавец по-прежнему отнесся ко мне без симпатии.

От Лас Олиндас мы промчались через вереницу мокрых прибрежных поселков с домишками-хибарами, поставленными на песок вблизи от гудящего прибоя, и с домами побольше, стоящими подальше на дюнах и скалах. Кое-где светилось окошко, но в большинстве домов было темно. От моря тянуло запахом водорослей. На мокром бетоне пели шины. А мир казался сплошной мокрой пустыней.

Мы подъезжали к Дель Рей, когда она заговорила впервые после отъезда из аптеки, и голос ее звучал глухо, будто скрывая внутреннее волнение.

— Сверните к пляжному клубу в Дель Рей — хочу взглянуть на море. Это первая улица налево.

На перекрестке горел желтый светофор. Свернув, я стал спускаться по холму с высоким обрывом с одной стороны и трамвайными рельсами справа. Вдалеке мерцали разбросанные огоньки, еще дальше — фонари у мола и легкая дымка, оставшаяся от тумана. Там, где трамвайная линия сворачивала к обрыву, дорога пересекала рельсы, затем выбегала на мощеную полосу набережной, окаймлявшей открытый, незастроенный пляж. Вдоль тротуара набережной стояли машины с выключенными фарами, обращенные к морю. Огни пляжного клуба сияли метрах в двухстах дальше.

Выключив мотор и фары, я остался сидеть, не отнимая рук от руля. Прибой под редеющей дымкой бурлил и пенился почти беззвучно и незаметно, подобно всплывающей из подсознания догадке в попытке обрести форму.

— Сядьте ближе, — почти хрипло произнесла она.

Я подвинулся от руля к середине сиденья. Слегка обернувшись, словно собираясь смотреть в окно, она молча откинулась назад, точно в мои объятья, едва не стукнувшись головой о руль. Глаза были закрыты, лицо побледнело. Потом распахнула ресницы, так что сверкание глаз было хорошо видно во тьме.

— Обнимите меня, вы — зверь.

Я обнял ее сначала слегка — волосы ее щекотали мне лицо, потом, приподняв, обнял покрепче, постепенно приближая лицо к своему. Веки ее затрепетали, словно крылышки моли.

Я поцеловал ее крепко и быстро, затем последовал затяжной, пронзительный поцелуй. Губы ее раскрылись под моими, тело затрепетало.

— Убийца, — шепнула она. Прижав к себе податливое тело, я чувствовал, как ее дрожь передается мне, и целовал, целовал… Через какое-то время она чуть откинула голову, чтобы спросить:

— Где вы живете?

— Хобарт Армс, Франклин.

— Никогда там не бывала.

— Хотите поехать?

— Да.

— Что о вас знает Эдди Марс?

Тело, покоившееся в моих объятьях, застыло, дыхание прервалось. Откинув голову подальше, она уставилась на меня широко открытыми, темными глазами.

— Значит, вот как, — тихо, без выражения произнесла она.

— Именно так. Целоваться очень приятно, только ваш отец нанимал меня не для того, чтобы спать с вами.

— Свинья, — спокойно, не двигаясь, обронила она.

Я рассмеялся ей в лицо:

— Надеюсь, не думаете, что деревянная чурка. Не слепой я, и кровь у меня горячая, как у любого. Переспать с вами несложно — дьявольски легко. Что о вас знает Эдди Марс?

— Скажете еще раз — закричу!

— Кричите, пожалуйста.

Быстро отодвинувшись, она уселась подальше в угол.

— Люди стреляются и из-за такой малости, Марлоу.