Великий Сталин

«Социализм… сгущенно государственен по своему существу. Он неизбежной логикой вещей будет приведён к тому, что станет искать её (точку опоры. – С.К.) в диктатуре, а после в цезаризме… Монархия с социальной программой не есть абсурд. Это политика Цезаря и Наполеона III… Все очень широкие демократические движения, ведущиеся в имперском и мировом масштабе, неизбежно ведут к цезаризму… Я думаю, что тяжёлая и кровавая судьба России на путях к Граду Невидимому проведёт её ещё и сквозь социал-монархизм, который и станет ключом свода, возводимого теперешней гражданской войной».

Это было написано в Крыму, в Коктебеле, 17 мая 1920 года. И кто-то, прочтя эти строки и помня книги того же Бушкова, может воскликнуть: «Надо же! Ну и Макс Волошин! Как в воду смотрел!..»

Но всё это, уважаемый читатель, чепуха!

Сталин и цезаризм – это из «радзинской» области глубокой «философии» на мелком месте. Надеюсь, я сказал уже достаточно, чтобы читатель со мной согласился. И если уж сравнивать Сталина с кем-то из русских царей, то можно вспомнить Петра Великого с его державной мечтой образовать Россию, с его стремлением приобщить дворянских недорослей, да и вообще всех толковых русских людей к знанию.

Умница Пётр понимал, что новой, мощной России без нового человека не построишь – даже царской, самодержавной. И это же – но неизмеримо более остро и глубоко – понимал Сталин, потому что он ставил задачу создания не просто новой могучей России, но такой России, в которой невозможен никакой деспотизм!

Впрочем, аналогия с Грозным тоже допустима, но не в том смысле, как это обычно делается – с намёком на большое внимание, уделенное Сталиным фильму «Иван Грозный». Этот фильм неумные люди рассматривают как заказанную Эйзенштейну самим Сталиным апологию тирании и террора, но так может понимать идею фильма лишь глупец или подлец. 26 февраля 1947 года Сталин в беседе с режиссёром Сергеем Эйзенштейном и актёром Николаем Черкасовым прямо пояснил: «Царь Иван был великий и мудрый правитель… Мудрость Ивана состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения… Пётр I – тоже великий государь, но он слишком либерально относился к иностранцам, допустив онемечивание России…»

«Иван Грозный» – это прежде всего фильм о том, как были заложены прочные основы национального государства. То есть государства, ставящего во главу жизни – на уровне эпохи – интересы деятельной части национального общества, а не интересы космополитической по своей психологии знати, элиты, как вышло в загнившей со временем Польше. Но это так – к слову…

Возвращаясь же к раздумьям и тревогам Сталина в начале 50-х годов, надо сказать, что, хотя после войны его волновало многое, в том числе и чисто экономические проблемы социализма, более всего его волновали нравственные проблемы социализма, этические проблемы социализма, цивилизационные его проблемы, наконец!

Он прекрасно понимал, что капитализм ещё силён и что силён он не столько экономически – достаток в умном обществе дело наживное, сколько силён тем, что апеллирует в человеке к зверю. А ломать – не строить… Провести оглушительный вечер в толпе под блики лазерных проекторов проще, чем увидеть в тиши библиотечного зала вдруг блеснувший для тебя луч знания и понимания.

В беседе с Александрой Коллонтай в 1939 году он предвидел, что в будущем «развитие пойдет более сложными и даже бешеными путями, повороты будут предельно крутыми…» Он это понимал и тревожился – кто победит в нарастающем столкновении старого и нового? Что победит?

О мире, наполненном героями вместо глупцов, о мире, в котором ни один – даже самый доблестный и справедливый – король не сможет царствовать, о мире, где людьми будут управлять благородство и правда, мечтали многие и до Сталина – тот же Карлейль. Но только Сталин и его страна, продолжая дело Ленина, подвели под эту мечту и реальную, созидательную идейную базу, и реальную материальную базу.

Да, база к началу 50-х годов была, и у неё были отличные перспективы развития. И тем не менее, а возможно, как раз поэтому Сталин тревожился. 10 ноября 1947 года в беседе с Юрием Ждановым он сказал: «Мало у нас в руководстве беспокойных… Есть такие люди: если им хорошо, то они думают, что и всем хорошо…»

Как же его уже за эти слова, за эти мысли и за дела, такими мыслями пробуждаемые, должны были ненавидеть все те, кому уже сейчас было хорошо – хоть в Москве, хоть в Вашингтоне и Лондоне, хоть в уютной квартирке парижского рантье…