Великий Сталин

Также известный нам историк Юрий Жуков усмотрел в докладе Маленкова и речи Берии некую скрытую борьбу между «ястребом» Берией и чуть ли не «голубем» Маленковым. Однако и это, конечно, не так! Да, Берия сказал, что США «боятся мира больше, чем войны, хотя нет никакого сомнения в том, что, развязав войну, они только ускорят свой крах и свою гибель». Но из чьих же уст, если не из уст главы советского атомного проекта Америка должна была услышать вполне уместное предупреждение относительно неуместности силовых авантюр против СССР?

Речь Берии была велика. Однако и доклад Микояна был огромен. Причём, при всей его загруженности цифрами, он и сегодня читается как поэма – так соблазнительно выглядели в нём перспективы, открывающиеся в СССР не только для рядовых едоков, но и для привередливых лакомок.

Объём доклада Булганина (к слову, весьма пресного) тоже был вряд ли меньшим, чем у Берии. Да и по живости речь Берии была отнюдь не исключением. Екатерина Фурцева – тогда секретарь Московского горкома партии – выступала весьма ярко и говорила, например, так:

«О какой критике и самокритике может идти речь, скажем, в Физическом институте Академии наук СССР, где 102 работника состоят в родственных отношениях, причём часть из них находится в непосредственном подчинении друг у друга?»

Фурцева же рассказала о таком случае… 31 мая 1952 года в Министерство речного флота СССР поступило письмо из Госснаба СССР с просьбой о продвижении важного груза. 5 июня соответствующий главк подготовил ответ и передал его на подпись заместителю министра Вахтурову. Через шесть дней ответ вернулся в главк с визой Вахтурова: «Освежите»…

Под смех зала Фурцева рассказывала:

– Письмо «освежили», поставили 4 новые визы и вновь направили к замминистра…

Однако Вахтуров вновь вернул его, теперь уже через восемь дней, с припиской: «Написано слабо».

– Письмо «усилили», – продолжала рассказ Фурцева, – поставили 5 новых виз, но через пять дней письмо вернулось перечёркнутым.

А 30 июня на новом варианте появилась виза Вахтурова: «Заместителю начальника главка т. Соловьеву. Мною сообщено о принятых мерах в Госснаб по телефону и письмо посылать не будем».

– Таким образом, – резюмировала Фурцева, – понадобилось тридцать дней бесплодной переписки, в то время как вопрос можно было решить в течение нескольких минут…

Особо же я остановлюсь на первой из произнесённых на съезде речей Сталина. Нет-нет, «продвинутые» «россиянские» «историки» могут не волноваться – я не зарапортовался. Формально Сталин на съезде выступил один раз – 14 октября. Однако съезд ещё до этого услышал фактически сталинскую речь в исполнении его многолетнего помощника и секретаря А.Н. Поскрёбышева.

На первый взгляд, речь Поскрёбышева была посвящена хотя и важному, но частному вопросу – необходимости укрепления партийной и государственной дисциплины. Но пусть читатель сам судит, только ли об этом говорил заведующий особым сектором ЦК ВКП(б)… И говорил ли он это сам, от себя, или его устами говорил Сталин.

Итак: