Великий Сталин

Ни Гаккебуш-Горелов, ни Пришвин не были социально активными людьми, занятыми вместе с Лениным и Сталиным делом преобразования России. И писали они не об Иванах да Марьях, а о Ваньках и Маньках… Но ведь таких было большинство!

И вот тут пришла засуха. Недород… Особенно на Украине стихии помогли тогдашние волкогоновы и радзинские – это был удобный повод вызвать недовольство Сталиным. Всё, что ослабляло Сталина, было выгодно Троцкому, даже если это ослабляло СССР.

А кроме троцкистов были выжидающие своего шанса эсеры, монархисты, белогвардейцы, националисты, просто саботажники и, как ни странно, действительно агенты иностранных разведок.

Монархическая газета «Возрождение» писала 28 марта 1930 года:

«Необходимо подумать, как отомстить этой сволочи, да отомстить так, чтобы не только завыли, но чтобы земной шар лопнул надвое, услышав стоны большевиков. Месть, месть и месть, на истребление! И не здесь, за границей… Там, в самом гнезде этой сволочи».

18 апреля эта же «газета» повторила: «Нужно что-то делать сейчас, не откладывая, желать хоть конца мира, только чтобы уничтожить большевиков».

Такое вот «возрождение» готовила нам эмиграция. А в самой России хватало её единомышленников и прямых порученцев.

Стервятники по натуре, они тут же слетались на поле смерти. Ведь ещё во времена голода в Поволжье 1921 года член кадетского «Всероссийского комитета помощи голодающим» (известного и как «Прокукиш», от фамилий его сопредседателей Прокоповича, Кусковой и Кишкина) Булгаков в своём дневнике писал: «И мы, и голод – это средство политической борьбы».

Тогда им удавалось действовать открыто, теперь они действовали тайно.

Но действовали.

Однако основная причина была всё же в недороде. Люди пухли, ели лебеду и умирали. Умерли тогда миллионы.

И тут опять не обошлось без природной безнравственности «природных интеллигентов». Трагедией спекулировали тогда, спекулируют и поныне. Английский ученый Виткрофт изучил эти годы пристально и пришёл к выводу: просчёты коллективизации и голод 33-го унесли около трёх миллионов жизней. Это – уже очень много. И это, очевидно, и есть истинная цена, заплаченная напоследок русским народом за былую социальную инертность, за темноту и отсталость.

Увы, «тельцы мнози тучны», помянутые Сталиным однажды в 1917 году, окружают историческую правду, перемалывают её своими крепкими зубами в труху, и цифры растут: 9 миллионов, 18 миллионов, 20 миллионов «загубленных и репрессированных».

Вначале – Стивен Розфилд, потом – Роберт Конквест… За ними – волкогоновы и радзинские всех сортов…

И чёрт ли для русского интеллигента в том, что по «статистике» Конквеста получается, что к концу 1937 года в СССР за решёткой, не считая уголовников, был якобы каждый четвёртый мужчина, а в городах – каждый второй.

Так кто же тогда срывал распустившиеся «в парке Чаир» розы для юных и не очень юных подруг? Кто обеспечивал постоянно растущую рождаемость?

Бирмингемец Виткрофт назвал свою работу «Ещё одна (! – С.К.) клюква Стивена Розфилда», а отечественное интеллигентское «болото», которое высмеивал молодой русский грузин в серой шинели в 1917 году, жадно набрасывается на эту развесистую «клюкву» и заглатывает её, не морщась. И объявляет раскулаченного (справедливо ли, несправедливо) – фигурой с «типичной для нашего народа судьбой».

Хотя для простого человека всё более типичной становилась судьба уверенная, осмысленная.

Большая…

Интеллигенция высокомерно объявляла сама себя совестью народа, но на самом деле та её часть, которая была враждебна новой власти, оказывалась лишь сгустком народного политического невежества. Русский народ – народ крестьянский. А русского крестьянина веками отучали быть хозяином своей судьбы. И вот теперь, когда Сталин и большевики эту привычку ломали, слишком многие держались за неё по привычке к привычному.

Хотя за старым стояли невежество, голод, иностранная кабала, гибель и смерть…

У мужицкой серости и кулацкой злобы оказалась и ещё одна высокая человеческая цена: четверть миллиона кулацких и середняцких семей отправились в ссылку. Это – немало, потому что это – трагедия полутора миллионов человек. Но это и немного, если знать, что ломкой одного процента было оплачено будущее остальных девяноста девяти процентов. Да и многих из этого же одного процента.

Среди воспоминаний современников тех событий можно найти показательные свидетельства. Потомок древнего княжеского рода Гедиминовичей Сергей Голицын после революции мальчиком остался с семьёй в России, скончался в 1989 году и оставил «Записки уцелевшего». За всю свою долгую жизнь Голицын, похоже, так и не понял сути происходившего с его Родиной – он и не хотел её понимать, и судил об эпохе как обыватель. Но именно искренней непосредственностью восприятия и ценны такие вот его строки: