Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия»

Года через два Богров был уже основательно скомпрометирован. Прямых улик против него недоставало, зато косвенных было хоть отбавляй. Самые горячие из подпольщиков поговаривали, что Митьку-буржуя надо, пока не поздно, пристрелить как собаку. Анархист Белоусов (Свирский) рассказывал товарищам, что «охотился за Богровым, как за провокатором, и что только благодаря тому обстоятельству, что Богров понял, чем кончится эта «охота», – он, Богров, довольно-таки ловкими маневрами по Киеву ускользнул от смерти» [392]. Белоусова-Свирского арестовали, но на смену ему в любой момент мог прийти другой «охотник». Подполковник Кулябко признавал, что положение его агента «сильно пошатнулось». Неудивительно, что по окончании университета Богров поспешил уехать в Петербург, где не знали о его запятнанной репутации.

На допросе Богров заявил следователю Фененко: «По прибытии в Петербург я снова сделался революционером, но ни к какой организации не примкнул. На вопрос о том, почему я через такой короткий промежуток времени из сотрудников охранного отделения снова сделался революционером, я отказываюсь отвечать. Может быть, по-вашему это нелогично, но у меня своя логика» [393]. Логику Богрова понять трудно. Если он действительно решил порвать с прошлым, то зачем через несколько месяцев после приезда в столицу он вновь идет в охранное отделение – на сей раз в Петербургское. Б.Ю. Майский, опубликовавший статью об убийстве Столыпина после сорокалетнего молчания советских историков, по-своему интерпретировал поступок Богрова: «В 1910 г. все помыслы Богрова были направлены на эмансипацию себя от охранного отделения и искупление своей тяжкой вины любой ценой. Но мечтам Богрова не удалось сбыться. Неожиданно в Петербурге он был вызван к начальнику местного охранного отделения барону фон Коттену. Богров понял, что все надежды его и расчеты рухнули и что ему вовек не вырваться из когтей охранки» [394].

На самом деле инициатором контакта выступил сам Богров, буквально навязавший услуги столичной политической полиции. Затем Богров затеял малопонятную игру. О всех встречах с эсерами он докладывал фон Коттену. Егор Лазарев, много лет спустя размышлявший над этой историей, пришел к выводу, что «он [Богров] вошел в сношения с фон Коттеном для лучшего достижения своей цели». По мнению Лазарева, Богров вел себя безупречно: письмо, послужившее предлогом для знакомства, он полиции не передал и ничего компрометирующего не сообщал. Лазарев и предположить не мог, что его, конспиратора почти с полувековым стажем, обвели вокруг пальца, как неопытного новичка. Богров передал письмо жандармам, которые его вскрыли и скопировали. Однако полковник фон Коттен тоже был обманут. По сообщению агента, разговор с Лазаревым носил пустяковый характер. Любопытно, что бы сказал начальник охранного отделения, если бы узнал об истинном характере переговоров. Он вряд ли счел бы пустяками просьбу своего осведомителя дать ему санкцию на убийство Председателя Совета министров.

Складывается впечатление, что 1910 г. являлся для Богрова неким перепутьем. Он вполне мог повернуть в любую сторону. Может быть, он действительно хотел получить помощь эсеров в подготовке покушения. А может быть, он собирался спровоцировать Лазарева и выдать его, как в свое время выдал Мержеевскую. Богров, безусловно, обдумывал громкий террористический акт. Но он не предпринимал никаких шагов для его реализации. Нет сведений, что он следил за премьер-министром или изучал организацию его охраны. Однажды Богров столкнулся со Столыпиным во время посещения министром станции городского водопровода. Непредвиденный случай был упущен, потому что у Богрова не было при себе оружия. К тому же он еще не принял окончательного решения и вряд ли стал бы стрелять, даже имея браунинг в кармане. Уехав из столицы, Богров по сути отказывался от своего замысла, так как тогда еще не было известно о предстоящей поездке премьер-министра в Киев.

Когда несколько месяцев спустя киевляне заговорили о приезде высоких гостей, Богров проявил к этому полное равнодушие. Он продолжал вести обычный образ жизни. Судя по письмам отцу, он был занят каким-то подрядом, который за взятку взялся устроить ему городской инженер. Казалось, ничто не предвещало трагедии. Что же заставило его броситься в отчаянную авантюру?

На этот вопрос на следствии Богров ответил не сразу. Он играл роль героя, стоявшего над толпой и презирающего людские предрассудки. Свобода воли – вот лейтмотив его поступков. Захотел – и помог полиции выловить разбойников, прикрывающихся анархистскими лозунгами. Захотел – и, воспользовавшись доверием полиции, избавил страну от вдохновителя реакции. Но на суде Богров до основания разрушил этот образ. Он заявил, что его заставили совершить террористический акт. По его словам, в марте 1911 г. «явился ко мне один господин, присланный из тюрьмы. В это время как раз многие поотбывали наказание и стали делегатами партий, скопившихся в тюрьмах, товарищи требовали от меня объяснений по провокации» [395].