Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия»

Это было грубой ложью. Тогдашний начальник Петербургского охранного отделения А.В. Герасимов признавал: «В записной книжке Казанцева имелись адреса конспиративных квартир Московского охранного отделения. Не было сомнения, что и динамит получен оттуда же и что все предприятие организовано с ведома начальника этого отделения полковника Климовича. Все эти данные были мною собраны и препровождены в Департамент полиции, где они и были похоронены»[429]. Витте потребовал независимого сенаторского расследования. По ходу полемики непростые отношения бывшего и действующего премьер-министров обострились до предела. При личной встрече они обменялись взаимными оскорблениями, после чего уже никогда не разговаривали друг с другом.

Столыпин с раздражением писал министру юстиции по поводу Витте: «В новую с ним переписку я вступать не хочу и отвечать ему не буду. Но пора положить конец этой комедии. Поэтому я полагаю составить по этому делу журнал Совета министров, изложить в нем просьбу графа о сенаторской ревизии… и пускай резолюция Его Величества поставит, наконец, на этом деле точку». Премьер-министр сделал хитрый ход. Зная враждебное отношение Николая II к отставному министру, нетрудно было предугадать его реакцию. И 23 февраля 1911 г. царь наложил резолюцию: «Никаких неправильностей в действиях властей административных, судебных и полицейских я не усматриваю. Дело это считаю законченным».

В истории покушения на Витте следует выделить некоторые моменты, способные пролить свет на убийство в Киеве. Прежде всего, заговорщиков не остановило высокое положение графа Витте. Он был неугоден и внушал страх придворным кругам. Это настроение быстро уловили организаторы террористического акта в лице черносотенцев и секретных агентов охранного отделения. Необходимо подчеркнуть, что непосредственное исполнение было возложено на молодых людей, полагавших, что они действуют в интересах революции, а на самом деле являвшихся пешками в чужой игре. Наконец, высшие власти сделали все, чтобы скрыть нити заговора. Граф Витте словно предсказывал судьбу Столыпина, когда написал ему следующее: «Главные и истинные виновники двукратного покушения на жизнь вашего предместника по званию Председателя Совета министров не предстали на суде не потому, что их не могли обнаружить, а потому, что правительственные органы обнаружить их и судить не желали».

Придворные интриги

Разумеется, между автором Манифеста 17 октября 1905 г. и инициатором государственного переворота 3 июня 1907 г. была существенная разница. Если Витте в определенных кругах считался «красным» или либералом, то Столыпина никак нельзя было зачислить в эту категорию. Крайне правые долго видели в первом министре своего единомышленника. Дубровин и Пуришкевич часами просиживали в его приемной. Они выпрашивали у правительства субсидии на поддержку своих союзов, а потом с завистью подсчитывали, кому удалось «сорвать со Столыпина» самый большой куш. Черносотенцы с восторгом встретили 3 июня 1907 г. и считали переворот выдающейся заслугой премьер-министра перед русским народом.

Но с этого момента дороги крайне правых и правительства стали постепенно расходиться. Будучи убежденным монархистом, Столыпин считал нереальным реставрацию неограниченного самодержавия. Лучше всего он выразил свои взгляды в ответе на письмо одного консервативного публициста, предлагавшего вернуться к прежним порядкам: «Все эти прекрасные теоретические рассуждения, – написал Столыпин, – на практике оказались бы злостной провокацией и началом новой революции»[430]. Понимание неизбежности перемен не покидало его даже в самые черные дни. Характерный эпизод произошел сразу после взрыва на Аптекарском острове. Одним из первых на разрушенную дачу примчался Дубровин, врач по профессии и доктор медицины. Он промыл ссадины министру. Когда Столыпин увидел, что ему помогает председатель Союза русского народа, то произнес, глядя на груду развалин: «А все-таки им не сорвать реформ!»

Через некоторое время черносотенцы поняли, что для Столыпина реформы – это отнюдь не пустые разговоры. Они начали критиковать правительство поначалу осторожно, а потом все смелее и смелее. Уже в 1907 г. «Русское знамя» сетовало на мягкость наказаний: «Всякий раз, когда попадается какой-нибудь крупный революционер, начинаются хлопоты о его спасении, и П.А. Столыпин уступает. Да, при нынешнем первом министре вешают только мелких русских воришек, а с главными деятелями революции церемонятся»[431].