Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия»

Покинув театр, подполковник Кулябко направился в Европейскую гостиницу, к генералу Курлову, и они пришли к заключенью о необходимости отправления Богрова в охранное отделенье для допроса, причем генерал Курлов полагал, что эта мера, благодаря беседе с Богровым самого Кулябки, может привести Богрова к указанию его соучастников. Ввиду сего Кулябко поручил полицейскому приставу отвезти Богрова в охранное отделенье, но прокурор Судебной Палаты не допустил этого, и обвиняемый был отправлен в Киевскую крепость. На следующий день генерал Курлов вновь возбудил перед судебными властями вопрос о допущении подполковника Кулябки в место заключенья.

На состоявшемся затем 9 сентября заседании Киевского Военно-окружного Суда Богров, признанный виновным в принадлежности к партии анархистов-коммунистов и в предумышленном лишении жизни Статс-секретаря Столыпина, присужден к смертной казни, каковой приговор приведен в исполнение 12 того же сентября, до начала настоящего расследования.

В ночь на 2 сентября Кулябко, с одобрения Генерал-лейтенанта Курлова, приступил к обыскам и арестам, назначение коих совершенно неясно. В число подлежавших задержанию 78 человек были включены родственники Богрова в разных городах и лица, упоминающиеся в прежних его заявлениях, извлеченных из архивов охранного отделения, а также и те, адреса коих были найдены при обыске в его квартире, без всякого указания на преступный характер их отношений к Богрову. При этом произошел ряд недоразумений, как, например, было дано поручение обыскать дворянина Леонтовича, не имевшего безусловно никакого отношения к делу, старика буфетчика генерал-губернатора и т.п. Все означенные обыски оказались безрезультатными.

В объяснениях своих на расследовании генерал Курлов, статский советник Веригин и полковник Спиридович категорически отрицали всякую осведомленность свою о том, что Богров был допущен на гулянье в сад Купеческого собрания и в городской театр, причем генерал Курлов заявил, что он на такую меру никогда не согласился бы, как противоречащую основным его взглядам, проводившимся им неуклонно за время бытности в должностях Товарища Министра Внутренних Дел и Командира отдельного корпуса жандармов. Спиридович кроме того намекал, что во всем этом случае от него что-то умышленно скрывали, но определенных разъяснений не представил.

С своей стороны, подполковник Кулябко утверждал противное, доказывая, что о посещении Богровым Купеческого сада и спектакля было известно всем означенным должностным лицам. При оценке этого противоречия нельзя не отметить, что каждое из приведенных заявлений имеет в своем основании вполне понятные побуждения. В то время, как для подполковника Кулябки, в видах устранения ответственности, весьма важно сослаться на приказания начальства, прочие прикосновенные чины заинтересованы в признанье Кулябки, действовавшего самовольно без их ведома и согласия.

По поводу означенных разногласий надлежит, помимо изложенных выше фактов и соображений, принять во внимание еще и нижеследующие обстоятельства.

Из справок, собранных в Департаменте полиции и Штабе корпуса жандармов, оказалось, что каких-либо циркуляров и приказов, воспрещающих использование секретных сотрудников для целей охраны, издаваемо генералом Курловым не было и в этом отношении действовал лишь циркуляр от 3/7 октября 1907 г. за № 136287, преподанный задолго до вступления его в должность Товарища Министра; им же был сделан ряд определенных указаний на недопустимость безграничного доверия к сотрудникам, каковые распоряжения именно в настоящем деле оказались грубо нарушенными всеми руководителями розыска.

Затем полковник Спиридович в своем показании пояснил, что уже после 1 сентября, в разговоре генерала Курлова с ним и Веригиным относительно посещения Богровым сада Купеческого собрания, генерал высказал, что об этом обстоятельстве ему не было известно, но Веригин заметил, что, как ему кажется, Кулябко докладывал генералу и об этом. Ответив отрицательно, генерал Курлов переменил тему беседы. Тот же полковник Спиридович на допросе высказал уверенность, что, поскольку он знает Кулябку, последний не мог бы взять единолично на себя допуск Богрова в театр.