Великий страх

– Моя дорогая, я докажу вам то, что в один прекрасный день для вас будет огромной радостью ехать в одной карете со мной. Более того, те цветы, которые я посылаю, вы уже не станете бросать в огонь, как это делали раньше. Эти будущие цветы ждет куда лучшая участь. Подходящее пари, не так ли?

Я молча слушала его, думая, уж не сошел ли он с ума. Подобные речи даже не могли меня оскорбить, они просто смехотворны, вот и все.

– Не становитесь смешным, сударь, – сказала я со всем презрением, на какое только была способна. – Да будет вам известно, что если бы у меня не осталось ничего, кроме имени и титула, то и тогда носиться с подобными прожектами было бы безумием. Впрочем, все это так глупо, что я даже не могу всерьез об этом говорить.

Мне казалось, я отменно сказала эту речь. Клавьер тихо рассмеялся.

– Вы великолепны, мадам. Какая чудесная версальская школа, какой образец аристократической спеси. Браво, девочка, ваш отец мог бы вами гордиться.

– Называйте девочками своих содержанок, – сказала я в бешенстве. – Благодарю за приятное путешествие, мы уже приехали!

Карета остановилась совсем недалеко от моего дома, рядом с Лувром. Отсюда до площади Карусель было рукой подать. Я принялась яростно дергать ручку дверцы и, распахнув ее, спрыгнула на землю, не дожидаясь, пока лакей выкатит подножку. Не прощаясь и не благодаря больше Клавьера, я, спотыкаясь, зашагала прочь от кареты.

– Мадам! – насмешливо окликнул он меня. Я шла по улице не оборачиваясь.

– Мадам, – смеясь, сказал Клавьер мне вслед, – завтра утром я пришлю вам вашу карету. Ту, которую у вас отобрали у заставы. Вы слышите?

Не в силах слышать его голос, я ускорила шаг. Всю дорогу я бежала так, словно за мной кто-то гнался, и уже через четверть часа была у своего отеля. Все еще задыхаясь от возмущения, я изо всех сил забарабанила в дверь кулаком. В доме раздались тяжелые, неспешные шаги – наверно, спускалась с верхнего этажа Маргарита. Едва дверь отворилась, я опрометью влетела в прихожую – влетела так, будто спасалась от преследования.

2

Пятого октября 1789 года я поднялась среди ночи, в три часа утра, чтобы успеть закончить свой туалет и как можно раньше приехать в Версаль. Впрочем, туалет у вдовы был несложный: черное платье, черная фетровая шляпа, обтянутая кружевным крепом, и даже туфли и те черные. Из драгоценностей я могла носить только золотую цепочку с крестиком.

– Ее величество еще не знает, что вы вернулись? – спросила Маргарита.

– Никто не знает. Надеюсь, она будет рада моему возвращению.

Пока я одевалась, Маргарита рассказывала мне домашние новости. Жорж, как и следовало ожидать, учится плохо и прогуливает занятия. А наша новая кухарка Мадлена, оказывается, строит ему глазки.

– Она соблазняет его, мадам, – сурово сообщила Маргарита. – Ему ведь уже пятнадцать, и он такой дурачок. И все-таки я вам скажу, что в благородных домах такого позволять не следует, – это неприлично.

– Откажи этой Мадлене от места, Маргарита.

– Вы позволяете?

– Конечно. Для тех, кому нравится устраивать здесь публичный дом, найдется место в Пале-Рояль.[8]

Я не признавалась Маргарите, но меня все время занимала мысль о том, откуда Клавьер узнал, что я сделала с его цветами. Я никогда не распространялась об этом. Что касается Маргариты, то она вне подозрений. Стало быть, среди прислуги завелись шпионы? Или шпионки? Следовало избавиться от всех подозрительных людей в доме.

На ходу натягивая перчатки, я спустилась вниз. Во дворе меня ждала моя карета – та самая, которую забрали гвардейцы у Сент-Антуанской заставы.

– Вот как? – произнесла я. – Кто же ее пригнал сюда?

– Это еще вчера утром, мадам, – отозвалась Маргарита. – Я не знаю, кто это сделал, но этот поступок очень даже милый. Кстати, там на подушках был маленький букетик фиалок.

Я залилась краской. Дарить фиалки мне, как простой гризетке. Нет, этого Клавьера никак не поймешь. Стоит ли писать ему письмо с изъявлениями благодарности? Мне не хотелось этого делать. Но потом я подумала, что принцессу де ла Тремуйль можно упрекнуть в чем угодно, только не в неблагодарности. Я вернулась, присела к секретеру и поспешно набросала Клавьеру несколько строк.

У Маргариты был ревматизм, и поэтому мы ехали медленно. В Версаль карета прибыла в семь часов утра, когда в дворцовой часовне Сен-Луи началась месса. Отослав Маргариту узнавать новости, я отправилась в церковь.

Громкие звуки католических гимнов таяли под церковными сводами. Бесшумно, стараясь никого не потревожить, я прошла вперед, туда, где находилась королева. Против обыкновения, она не сидела, а преклонила колени, ее чистый склоненный профиль был хорошо виден в полумраке. Мария Антуанетта присутствовала на мессе, но мысли ее были далеко. Она даже не молилась, а просто смотрела неподвижным взглядом перед собой. Лицо ее было бледно – то ли от слез, то ли от бессонницы, но выглядела она куда уверенней, чем в июле, когда только что потеряла сына.