Великий тайфун

— Какая ты… нечуткая, Соня! Я так жалею, что заговорила с тобой об этом! Думала, что ты отнесешься ко мне как подруга, а ты… — слезы навернулись у нее на глазах.

Софья посмотрела на нее, пожала плечами.

— Да ты что, Наташа, по-настоящему влюблена?

— По-настоящему.

— А это… как? — Софья с любопытством смотрела на влюбленную подругу.

— Это невозможно рассказать, — ответила Наташа, и лицо у нее приняло выражение человека, которого впервые посетило какое-то еще не совсем понятое им самим, еще не осознанное чувство.

Перемена в лице подруги поразила Софью. Впрочем, последнее время она часто видела у Наташи такое именно выражение.

«Вот, оказывается, в чем дело!» — думала Софья.

Не зная еще чувства, посетившего подругу, Софья со свойственным ей необычайным любопытством стала расспрашивать Наташу уже без иронических замечаний:

— Ну хорошо. А чем же он интересен? Как это у вас все получилось?

— Если бы ты послушала, как он рассказывает!

— О чем?

— Ах, обо всем, обо всем… У него такая интересная жизнь!

Софья с любопытством слушала Наташу, а та продолжала:

— Знаешь, ему было семнадцать лет, когда он стал революционером, был на каторге…

— Ну, а как у вас началось? — допытывалась Софья.

— Да у нас ничего не начиналось, я просто влюбилась в него.

— А он?

— Он?.. Он, наверное, и не знает этого.

— Ах, вот как! — Софья была явно разочарована. Она ожидала рассказа о зарождении и развитии романтической истории между Наташей и Володей, а оказывается… — А ты знаешь, Наташа, — сказала она, — у него есть жена и двое детей — девочки.

— Знаю. Жена его вышла замуж за другого, когда он был на каторге. Теперь они не муж и жена.

— Слушай, Наташка, неужели ты вышла бы за него, если бы он сделал тебе предложение?

— Вышла бы.

— Ты, Наташка, совершенно сумасшедшая!

— Ну и пусть.

На этом кончился сердечный разговор подруг. Они поднялись со скамьи и пошли по тропинке к даче.

К обеду из города приехали Костя и Володя. После обеда Володя предложил Софье и Наташе, которая явилась сейчас же, как только окончился обед, прогуляться по декавильке[39] на спичечную фабрику. Софья отказалась от прогулки, и Володя пошел с Наташей.

Оставшись наедине у себя в мансарде, Софья принялась было читать какой-то роман — она очень любила «душещипательные» романы, — но потом погрузилась в мысли о Наташином романе. «Интересно, — думала она, — чем же он заставил ее полюбить себя? Хорошо рассказывает. Но ведь нельзя же полюбить человека только за то, что у него была интересная жизнь и что он хорошо рассказывает об этом! Послушать бы его…» Она пожалела, что не пошла с ними.

Размышляя, Софья задремала на кровати с открытой книгой у изголовья.

* * *

Вечером Софья предложила Володе пойти на залив — она была охвачена желанием узнать, чем же он покорил Наташу.

Был тихий, теплый вечер. Солнце уже давно зашло, потухало небо, темнел залив. На сопках, прямо против Седанки, горел лес. Это был большой пал — яркое пламя шло к югу, растянувшись на несколько верст.

— Как горит лес! — сказала Софья.

— Да, ужасный пал, — отозвался Володя. — Гибнут огромные богатства.

— Расскажите что-нибудь, — попросила Софья.

— Что же вам рассказать?

— Про каторгу.

— Про каторгу? Почему именно про каторгу?

— Вы же были на каторге, вот и расскажите. Про вас говорят, что вы бывший каторжанин. Слово-то какое страшное — каторжанин!

Володя улыбнулся.

— Ну, если вас интересует каторга, пожалуй, расскажу.

Почти всю дорогу до Океанской — они шли по песчаному берегу — Володя рассказывал о царской каторге. Он начал издалека, с декабристов, потом стал рассказывать о каторге тех лет, когда он был в Горном Зерентуе. Рассказывал он действительно мастерски. Перед взором Софьи прошла жизнь каких-то совершенно необыкновенных людей, бескорыстно жертвовавших всем — личным благополучием, жизнью — во имя идеи, как говорил Володя. Она кое-что читала о французской революции, да и о русской революции попадались ей в руки книги, но они не захватывали ее; да и сама революция, тайфуном пронесшаяся над страной, не изменила строя ее душевной жизни. В ее душе было тихо, как в речной заводи.

— Неужели вы ни разу не пожалели на каторге, что стали революционером? — спросила она.

— Пожалел? Что вы! Я считал себя счастливым.

— Это просто непонятно: сидеть на каторге и считать себя счастливым!