Великий тес

— Кого? — ревниво вскинул глаза Иван.

— Филиппа!

— Он же старый? — удивился Похабов, оценив, что Михалев казак добрый и надежный.

— Что с того, что старый? — беззаботно улыбнулась Савина. — Дети у него уже большие, помощники. Дом свой. Любить будет. Как вернется со служб, так за него и пойду. — Помолчав, стала рассказывать, не сводя глаз с неба: — Мы с Вихоркой хорошо жили.

— С тобой хоть кто будет жить хорошо! — буркнул Иван в смятении.

— А меня все бес смущал чем-то сладостным, — не услышав его, продолжала Савина. — Приглянулся ты мне еще в Кетском. Снилось, будто ласкаешь. Теперь узнала, как это — с любимым.

— Ну и как? — спросил Иван, принужденно посмеиваясь.

— Совсем не так, как с хорошим! — смежила веки Савина, вспоминая свое, сокровенное. Ее длинные ресницы поблескивали куржачком.

Показались дома. Иван направил коня к устью притока. Он стал хоркать, ловить заиндевелыми ноздрями запах дымка, недовольный седоком, правившим мимо жилья. Иван привстал на колени, потряхивая вожжами. Савина из-за спины обвила его руками за шею. Он обернулся. Вдова жарко поцеловала Ивана в губы, на ходу соскочила с саней и, крепенькая, ладненькая, в добротной бараньей шубейке, не оборачиваясь, колобком покатилась в обратную сторону. Сани пошли легче. Иван, щурясь, обернулся на закат дня, куда лежал его путь. И вдруг холодом обдало сердце, подумалось со страхом: «Как же я теперь жить-то буду?» Конь ровно рысил по колее. Сын боярский привязал вожжи к передку, закутался в тулуп и лег на спину.

Взбаламутила душу пережитая ночь. Прежде думал, что живет как все и многим на зависть. Оказалось, есть другая жизнь. Он кручинно усмехнулся, подумав, что, кабы женился тогда на Савине, и служить бы не захотелось, от дома отрывался бы с муками, о нем бы только и думал. Нельзя так хорошо жить! На все есть Божий промысел.

Он вернулся в острог на другой день, за полночь. Есть не стал, сразу полез на теплую печь, сказавшись уставшим, отвернулся от жены и уснул. Спал долго. Разбудили его дети. Дочь залезла под тулуп, стала шалить, не давала дремать. Иван свою дочь баловал: голоса на нее не повышал, не то чтобы шлепнуть под горячую руку.

— Что квелый? — пытливо заглядывала ему в лицо жена. Бестолково бегала по избе. Привычно искала повод для ссоры.

— Попей-ка, родимую! — зевнул Иван. — Затопи баню!

— Делать мне больше нечего! — вскрикнула Меченка, переставляя ухват с места на место. — К шапке-то приложил ли что воевода?

— Три чарки крепкого! — жестко и мстительно усмехнулся Иван, понимая, что теперь разозлить его будет трудно.

Он слез с печи, накинул тулуп, пошел топить'баню.

— Хоть бы лоб перекрестил! — разъяренно закричала вслед жена. Иван даже не обернулся. В чине сына боярского сделался Похабов степенным и молчаливым.

А жена искала буйных ссор для жарких примирений. Пару раз, в сердцах, бросалась на мужа, пытаясь исцарапать, но натыкалась на его мозолистую ладонь да на равнодушную брезгливую усмешку. И как ни выла, как ни заливалась слезами, ни разжалобить, ни разозлить мужа уже не могла. Он стал равнодушен и спокоен, как старая колода: приходил со служб, брал дочь на руки, ее только и ласкал.

Меченка во всем винила новую шапку мужа. Хотела тайком сжечь ее. Стала злиться на дочь. И все ждала прибавки к мужниному жалованью. У всех вестовых про это выспрашивала, всех проезжих служилых пытала, у кого какой государев оклад.

Прошла зима. Оттаяли барки и струги. Опять обнажились промерзшие грязи и гати. Иван стал собираться в Енисейский острог, к воеводе. Вместо себя оставил на приказе верного и осмотрительного Дружинку из первых стрельцов.

День был теплый. Приказный заседлал резвую казенную кобылку, вскочил в седло. Жена, как девка, выбежала из острога с непокрытой головой, вцепилась в стремя.

— Спроси у воеводы! — причитала. — Будет ли за этот год жалованье по чину?

— Что, оголодала? — хмуро проворчал Иван. — Голову покрой! Еще бы с голым задом вышла на люди! — поддал пятками в бока кобылке.

Та послушно взяла с места в галоп. Меченка, цепко держась за стремя, высоко задирая ноги в сарафане, скакнула раз и другой, отцепилась, упала на стылую землю. Иван злорадно усмехнулся, но не обернулся. Ускакал по звонкой, не оттаявшей еще земле.

Возле Енисейского острога против проездных ворот и на причале толпился народ. Лед реки был порист и черен. Острожные жители ждали, что с часу на час зевнет водяной дедушка да щука ударит хвостом по льду и вскроется река.

Горели костры. Казаки атамана Галкина в новых кафтанах смолили струги. В Маковском раньше Енисейского знали, что атаман Галкин за службы получил от царя десять рублей деньгами, а его казаки — аглицкое сукно на кафтаны да по рублю. Отряд был пополнен переведенными красноярцами. Атаман собирался на Лену-реку, на перемену сотнику Бекетову, от которого зимой пришли вестовые.