Великий тес

Гоняться за здешними тунгусами и братами было некогда и некому. Караван судов пошел под Долгий порог. После полудня Похабов приметил, что у Ивашки Струны лицо синее, как у утопленника. До сих пор он не замечал в своем отряде большого непорядка. Ругались, иной раз дрались из-за пустяков. Ивашка Струна тайком попивал настой табака и, дурной, задирал Илейку Ермолина. Тот трезвый снисходительно терпел его выкрики и тычки. Но и трезвое терпение было небесконечно.

— Что, крикун? — жалостливо посмеялся Иван над выходцем из калмыков. — Поганый язык выпросил-таки гостинец морде?

Струна бросил на сына боярского разобиженный взгляд. Шевельнул насупленными бровями. Губы его были разбиты и поджаты. Похабов снова хохотнул, сочувственно покачав головой. В мелочные споры подначальных людей он не входил, их обид друг на друга не разбирал: был доволен уже тем, что они не отстают от отряда.

И вдруг Иван приметил больше, чем разбитое лицо Струны. Васька Бугор глядел на него с ненавистью. Илейка сжимал и разжимал кулаки, скрежетал зубами, как при сильном недопитии. Другие охочие, вчера еще заискивавшие, поглядывали на него неприязненно и зло. Только толмач Шухтей да Антипка Сорокин опасливо жались к нему.

Так они шли день и другой. А вечером при грохоте воды будто прорвало плотину: охочие люди обступили сына боярского. Васька Бугор сипловато заревел:

— Чего ради терпим? Другой месяц тянем струги за один только прокорм. А жалованья нам государь не сулил?

— Почто не погнались за беглыми тунгусами? — комаром пропищал Ивашка Струна, прижимая ладонью коросты на губах. Хоть и бит Ермолиными, но был заодно с ними. — Почему не вызвался ясачить братов, про которых вожи говорили?

— Атамана спросите! — мирно ответил Иван и указал глазами в сторону костра Радуковского.

— А ты кто? — громче заревел Бугор, перекрывая рокот порога. — Сходи да спроси! Пусть нас ертаулами пошлет! Вдруг чего и добудем!

— Спрошу! — покладисто согласился Иван, поднялся, к разочарованию разъярившихся людей, подумал с опаской: «Если отпустить одних, передерутся между собой».

Он подошел к атаманскому костру в нужное время. Радуковский, завидев его, нетерпеливо помахал рукой.

— Как раз про тебя говорим!

Рядом с атаманом кружком сидели Василий Черемнинов, Осип Галкин, Михейка с Якунькой Сорокины.

— Надежды нет, что Братский острог цел! — пояснил атаман для Ивана. — Говорим, что Куржум не дурак и ждет нас.

— Совсем не дурак! — согласился Похабов, скрывая свое близкое знакомство с князцом. — На Тутуре в аманатах был, наш язык знает!

— Как бы нам на засаду не наткнуться! Надо ертаулов послать!

— Мои охочие рвутся, аж буянят! — Иван придвинулся к атаману и добавил: — Ссыльных лучше при стругах оставить. А нам бы налегке уйти!

— Почему ссыльных? — обидчиво вскрикнул Осип. — Да они в бою не в пример кое-кому из старых казаков, не то что гулящим. — И съязвил: — Среди твоих, поди, половина не знает, как пищаль заряжают!

Иван кивнул с пониманием. Если останутся при стругах ссыльные, с ними должен был остаться и Осип Галкин. Спорить Похабов не хотел, а своих выгораживать не старался.

— Войны всем хватит! — осадил Осипа Радуковский. — Как бы не случилось так, что мы подойдем к острогу, а Куржум — к нашим стругам. Тут-то и надо постоять крепко, как умеют твои люди! — строго взглянул на Галкина. Тот сник, понимая, что сын боярский прав. Радуковский продолжил, поглядывая то на Похабова, то на Черемнинова: — Наберите из своих людей по десятку. Пусть каждый возьмет вожа. Пойдете двумя отрядами. А тебе, — строго взглянул на Ивана, — пятидесятника Черемнинова слушать. Он недавно здесь был, знает, кого казнить, кого миловать. Нельзя невинных побить!

Похабов вернулся к своему костру, присел с озабоченным видом. Глубокая морщина пролегла по переносице между бровей.

— Ну что? — обступили его охочие.

— Пойдете ертаулами. Десять человек. Остальные будут караулить струги.

— Давно бы так! — веселея, вскрикнул Васька Бугор. — А то идешь себе по бережку, будто в штаны наложил. На кой нам такой атаман: кашу есть да воздух портить.

И эти обидные слова стерпел Похабов, вспоминая наставления о христианском милосердии. Но со скрытым злорадством объявил:

— Сами решайте, кому идти, кому остаться!

Сказал и равнодушно разлегся на подстилку из бересты, надел на голову сетку из конского волоса, укрылся кафтаном, не желая слушать споров. Августовская ночь была тепла. Беззвучно ползала по сетке мошка. Оттого казалось, сонно гаснут и вспыхивают звезды.

Охочие утихли за полночь. Кидали жребий, ругались, тихонько дрались. На рассвете они бодро поднялись и раздули костер. Ивашка Струна был со свежими царапинами на носу, но весел. Двое гулящих, пришедших в Енисейский острог весной, смущаясь синяков и ссадин на лицах, глядели на Похабова с укором.

— Разобрались? — равнодушно спросил он. — Кто пойдет?

Бугор стал перечислять самых отъявленных скандалистов. Среди них Ивашку Струну. Назван был в ертаулы и Антип Сорокин, ничем не выделявшийся среди бурлаков.