Великий запой. Эссе и заметки

2.  Бурение.Чтобы из скважины вырвалась струя науки, мы воспользуемся глубокой сосредоточенностью кладезя и поразим его в нужное место силой противоположного действия, а именно резко переключив внимание субъекта с центростремительного направления на центробежное. Так, внимающая силакладезя, обращенная против себя самой, пробьет скважину. Но вернемся к нашей религиодиозной мизансцене. Все соучастники по очереди заходят в сюльписсуарное заведение. Сначала дрожащим голосом кричит первый: «Симон, нареченный Петром, раз!», затем второй: «Иаков сын Зеведея, два!» и так — до одиннадцатого. Когда выражение на физиономии нашего подопытного переходит от ошеломления к неописуемому ужасу, все разражаются злорадным хохотом и, указывая на него одиннадцатью укоризненными перстами, кричат в один голос: «Иуда Искариот, двенадцать!» Переключение внимания произошло. Скважина пробурена. Наши люди, в ожидании этого решающего момента прятавшиеся в чаше фонтана посреди площади, выскакивают с ведрами, ушатами, бурдюками, плошками, банками, склянками, кувшинами, цистернами, трубопроводами, ковшами, шлакоотделителями, рессорами — в общем, всем необходимым, чтобы воспринять теологическую науку, которая хлещет из отверстой тонзуры прелата. Скрипят соли магния. Наука впитывается, наука просачивается, обе, сливаясь в бьющей гейзером эрудиции, приобщаются к патаплазме. Дабы уберечь нежную разветвленность бронхов от ужасной вонищи, наши люди, ассистенты и мы сами своевременно надели противогазы типа «свиное рыло».

Воспринятая таким образом наука (фонтанировать может до следующего воскресения) займет подобающее ей место на полках живой плоти нашей патаплостеки.

15.  Об анти-зоо

Яимею в виду патаграфических животных, чье развитие оказывается извращено, если перед ними и пучком излучения, поражающего патаплазму, установить призму из твердого водорода (единственное тело, которое благодаря наличию лишь одного электрона пропускает любое излучение, кроме моего). Так, на наших глазах эти твари будут рождаться загнивающими от старости, жить наоборот, молодея, и под конец возвращаться в лоно матери, если они живородящие, или в яйцо, если они яйценосные (разумеется, следовало бы заменить эти слова такими более уместными терминами, как живомертвородящие и яйцесмертоносные).

Кстати, у древних знаменитый феникс считался творением как раз такого рода, если верить, например, Геродоту («Евтерпа», LXIII):

«Есть еще одна священная птица под названием феникс. Я феникса не видел живым, а только — изображения, так как он редко прилетает в Египет: в Гелиополе говорят, что только раз в 500 лет. Прилетает же феникс, только когда умирает его отец. Если его изображение верно, то внешний вид этой птицы и величина вот какие. Его оперение частично золотистое, а отчасти красное. Видом и величиной он более всего похож на орла. О нем рассказывают вот что (мне-то этот рассказ кажется неправдоподобным). Феникс прилетает будто бы из Аравии и несет с собой умащенное смирной тело отца в храм Гелиоса, где его и погребает. Несет же его вот как. Сначала приготовляет из смирны большое яйцо, какое только может унести, а потом пробует его поднять. После такой пробы феникс пробивает яйцо и кладет туда тело отца. Затем опять заклеивает смирной пробитое место в яйце, куда положил тело отца. Яйцо с телом отца становится теперь таким же тяжелым, как и прежде. Тогда феникс несет яйцо [с собой] в Египет в храм Гелиоса».

Этот несколько путаный рассказ Геродота, схожий с хорошо известной легендой о фениксе, возрождающемся из пепла, позволяет нам думать, что речь идет о некоем анти-зоо. Мы сейчас как раз занимаемся созданием экспериментального феникса, чей остов из красной меди, по словам древнего историка, смотрелся довольно представительно.

В качестве решающего эксперимента нам бы хотелось выяснить, способен ли феникс, согласно нашей гипопатезе, летать наоборот.

II

АВТОР ПРЕДСТАЕТ В БОЛЕЕ ИНТИМНОМ СВЕТЕ

1.  О Морском Старике

Вот первое воспоминание о моей земной жизни: запеленутый во что-то белое, я лежал на каком-то африканском побережье, окаймленном вдали темно-зеленой грядой тропического леса. Вдоль песчаного берега, также в белых пеленках, лежали другие дети. На горизонте, посреди сине-красной зеркальной глади, плыла, сверкая пурпурной и золотой лепниной на носу, каравелла; она должна была забрать меня и перевезти в северную страну моего второго рождения.

На берегу, где я спал, за мной ухаживало какое-то существо, но я не видел его. Позднее, благодаря странным рассказам, внезапным озарениям и неистовым порывам сердца, мне постепенно открылось, кто был моим первым Отцом.