Великое делание (изд. 1965)

Я действительно нашел Альму возле больницы. Она узнала меня и пошла за мной, безучастная и очень грустная. Последние дни она ничего не ела. Бока ее ввалились, выступили лопатки.

У калитки меня догнал почтальон и протянул какую-то запечатанную сиреневую бумажку. Я расписался на квитанции. «Телеграмма, наверное», — подумал я, распечатывая склеенный вдвое листок. В сумерках я мог разобрать только одно слово: «Повестка»…

Дома при свете лампы я прочел, что меня вызывают назавтра, к семи часам вечера. Нужно явиться к следователю Клименко. Зачем я ему? Ну, видел этого человека, хозяина Альмы…

V

Пойти к Клименко мне не пришлось. Следователь пришел сам. Это был тот самый высокий лейтенант милиции, с которым я познакомился во время аварии на дороге. Сегодня он был в штатском. Я провел гостя в кабинет.

Он долго молчал, потом расстроенно сказал:

— Пострадавший-то умер.

— Умер?!

— Да, еще вчера. Так и не пришел в себя… Нужно чтобы вы вспомнили все! Все, что знаете о нем.

— А номер машины? Ведь на машине был номер. Странный какой-то.

— Номер не наш, машина чужая. Немецкая, из Западной Германии. Номер войсковой, оккупационных войск. Как она к нам попала? Да, по-видимому, с помощью этого слепящего, дурманящего газа. Машина мощная, с хорошей проходимостью. Пограничники рассказывают, что со стороны границы раздались выстрелы — и перед постом появилась машина. Затем у всех на контрольно-пропускном посту наступило то хорошо знакомое нам всем ощущение, когда все видимое перестает быть видимым, а видишь черт знает что! Они настигли машину только за городом, но уже было поздно — авария… Мы внимательно рассмотрели ее корпус. По машине стреляли, и не раз. Много разных отметин. Интересно, что пулевые отверстия говорят о разном калибре оружия. В одном месте следы взрыва какой-то гранаты. Очень характерные царапины, знаете, такими лучами.

Извлекли и осколок, очень странный… Вы, конечно, никому не должны об этом рассказывать! Вот распишитесь на всякий случай… Это в порядке формальности... Так вы говорили, что видели собаку, которая была в машине вместе с погибшим?

— Она у меня.

— У вас?! — Клименко вскочил и тихо сказал: — Ее нужно застрелить, немедленно!..

— Почему? Собака неплохая. Очень тоскует по своему хозяину.

— Где она?

Я подвел его к окошку. Альма, грустная и сосредоточенная, стояла посередине двора, а вокруг нее носился Сибиряк. Сибиряк лаял, рычал, без устали бегал вокруг Альмы. Трудно было понять, нападает ли он на Альму или хочет ее расшевелить.

— Вы думаете, что она бешеная? — спросил я.

— Нет, этого я как раз не думаю. Бешеная собака не живет более семи дней, а сейчас пошла третья неделя. Она пьет воду?

— Пьет… Но смотрите!

Альма, которой, видно, надоели приставания Сибиряка, быстро прыгнула к нему, схватила его за загривок и, резко вскинув себе на спину, куда-то понесла.

— Она все-таки бешеная! — крикнул Клименко и схватился за задний карман, в котором проступали очертания пистолета.

— Идемте! — сказал я.

И мы спустились в сад.

Возле большой бетонированной ямы, которую вырыли прежние владельцы дома, стояла Альма и держала над темной дождевой водой, что всегда была на дне этой ямы, затихшего и объятого ужасом Сибиряка. Затем она поставила его на землю. И Сибиряк, пристыженный и присмиревший, убрался в свою конуру.

— Как она его!.. — смеялся Клименко. — Признаться, когда она бросилась к вашей второй собачке… Как ее зовут?.. К Сибиряку? Я решил, что она взбесилась. А ведь поставьте себя на ее место: вот так приставала бы ко мне какая-нибудь шавка, ей-ей, не выдержал бы. И все-таки многое неясно… Позовите-ка ее сюда.

— Альма! — крикнул я. — Альма, сюда!

— Иди, иди сюда, — говорил Клименко, похлопывая себя по бедру. — Ну, иди.

Альма посмотрела на него, но не подошла. Потом покорно вошла в дом. Мы прошли в кабинет.

— А какой у нее ошейник! Я такого никогда не видел! — Клименко наклонился над Альмой и прикоснулся руками к ее ошейнику.

Альма преобразилась, шерсть на ней стала дыбом. Она грозно зарычала и, пригнув голову, стала наступать на Клименко.

— Что ты? Что ты?.. А ведь в ошейнике дело. Может быть, там что-нибудь спрятано?

— Попробуем снять, — согласился я, но, как только прикоснулся к ошейнику, спокойной и ласковой Альмы не стало.

Ее шерсть вновь вздыбилась, она грозно зарычала, потом поползла брюхом по полу, заглядывая в глаза то мне, то Клименко. Она всем своим существом просила о чем-то.

— Обратите внимание… — говорил Клименко, всматриваясь в ошейник, — обратите внимание на эти медные шишки. Они не фабричного производства, они сделаны вручную. В ошейнике может быть какой-нибудь тайник.

— Не думаю. Он из какой-то тонкой пластмассы. Слишком тонкой, чтобы она была двойной. Но все-таки попробуем.