Великое избaвление

Вместо ответа она один раз резко качнула головой. Когда она заговорила, напряженный голос выдал давно сдерживаемые чувства. Глаза смотрели куда-то вдаль, в сторону кафедрального собора.

— Я не могла себе это позволить, инспектор. Я знала, что они в безопасности. Я знала, что с ними все в порядке. Для меня они умерли. Иначе я сама не могла бы выжить. Вы понимаете меня?

Несколько дней назад он бы не сумел это понять Но сейчас все было по-другому.

— Да, — откликнулся он, — я понимаю. — Он кивнул на прощанье и направился к машине.

— Инспектор! — Он обернулся, не успев еще снять руку с дверной ручки. — Вы же знаете, где Рассел, да?

Она могла прочесть ответ на его лице, но предпочла услышать ложь.

— Нет, — отвечал он.

Эзра Фармингтон жил напротив «Голубя и свистка» в коттедже по соседству с Маршей Фицалан. Как и садик учительницы, его участок тоже был обихожен и засажен цветами, однако не так старательно. Казалось, Эзра принялся за дело с наилучшими намерениями, но их, как и кусты в его саду, потрепала и согнула жизнь. Кустарник был красив, но нуждался в стрижке, на клумбы надвигались армии сорняков, однолетние цветы пора было выкапывать и выбрасывать прочь, чересчур большая лужайка осталась некошеной.

Фармингтон вовсе не обрадовался этой встрече. Услышав стук в дверь, он встал на пороге, загораживая вход в дом. Заглянув поверх его плеча, Линли догадался, что художник затеял ревизию: на диване и на полу были разложены многие десятки рисунков. Некоторые уже были разорваны в клочья или яростно скомканы, другие валялись под ногами. Эта великая чистка сама по себе казалась творческим усилием, и затеявший ее художник был уже изрядно пьян.

— Инспектор? — с преувеличенной любезностью произнес Эзра.

— Разрешите войти? Хозяин пожал плечами.

— Почему бы и нет? — Он пошире распахнул дверь и небрежным жестом пригласил Линли в дом. — Извините за беспорядок. Выбрасываю всякий мусор.

Линли осторожно перешагнул через несколько акварелей.

— Четырехлетней давности? — спросил он на-угад.

И попал в цель. Достаточно было взглянуть на лицо Эзры: ноздри затрепетали, губы исказились гримасой.

— Че, собссно, вы имеете в'вдут? — Эзра сам почувствовал, как заплетается его язык, и попытался овладеть собой.

— В котором часу произошла ваша ссора с Уильямом Тейсом? — спросил Линли, пропустив мимо ушей эту реплику.

— В котором часу? — Эзра пожал плечами. — Понятия не имею. Выпьем, исп… инспектор? — Напряженно улыбаясь, Эзра проследовал в другой угол комнаты и налил себе джина. — Не хотите? С вашего разрешения. — Он отхлебнул глоток, поперхнулся, расхохотался и ударил себя по губам с такой силой, что едва устоял на ногах. — Черт побери! Уже и спиртное проглотить не могу!

— Вы возвращались с болота. Вряд ли вы бы отважились на такую прогулку в темноте.

— Разумеется, нет.

— На ферме играла музыка, так?

— Ага! — Эзра взмахнул стаканом. — Целый оркестр грохотал. Можно было подумать, там парад устроили.

— Вы видели только Уильяма Тейса? Больше никого?

— Наш друг Найджел, собачий поводырь, считается?

— Кроме Найджела.

— Не-а! — Эзра вновь поднял стакан и на этот раз осушил его. — Роберта небось была в доме. Пластинки переворачивала, бедная толстушка. На что еще она годится? Разве что… — тут блеклые глазки на миг сверкнули, — разве что папочке голову отрубить. Лиззи Борден, да и только! — И он расхохотался во всю глотку.

Линли пытался понять, с какой целью этот человек ведет себя столь отталкивающе, для чего тратит силы, укрепляя и постоянно демонстрируя самые уродливые и нестерпимые свойства своего характера? Он видел его ярость и ненависть, его презрение к людям, до того сильное, что оно, ей-богу, готово было вот-вот отделиться от хозяина и на правах третьего собеседника принять участие в разговоре. Этот талантливый человек разрушал себя, уничтожая свой дар, единственное оправдание своего существования.

Эзра, все еще хохоча, направился в сторону ванной. Линли вгляделся в те рисунки, которые художник не решился уничтожить, и угадал причину его беспросветного отчаяния.

Выполненные углем, карандашом, пастелью, красками, передавая страсть и страдание, каждое движение истерзанной души художника, на Линли со всех сторон смотрели изображения Стефы Оделл.

Услышав шаги хозяина, Линли отвел глаза от его рисунков, заставил себя посмотреть на самого Эзру. Он словно впервые видел его — женолюба и лицемера, превратившего прежнее горе в оправдание нынешних проступков. Он увидел в Эзре своего двойника, человека, которым он сам чуть было не стал.