Великое кочевье

— И я думаю, что неплохо, — подхватил Охлупнев. — Не зря стараемся!..

2

В сумерки к избушке Миликея Никандровича собрались соседи, сели в кружок. Борлай долго рассказывал им, как он учился в городе, как на машине ехал домой по новой, одетой камнем дороге. Внизу лежали тюки с товарами для кооперативных лавок, а наверху сидел он — пассажир. Не только деревья — горы мелькали перед ним, как в сказке. За один день перекинулись из города в Агаш. На больших заводах делают эти машины! Скоро их будет много. Очень много. Они побегут по всем дорогам, по степям и долинам. И алтайцы научатся управлять ими, так же как сейчас управляют резвыми скакунами.

Слушатели разошлись, когда на темно-синем небе, точно в озере, кувшинками расцвели звезды. Дым над аилами заколыхался, словно молодые водоросли на речных камнях.

Захватив подарки, Борлай отправился к брату. Заглянул в его новую избушку: просторно, тихо и пусто.

«Значит, Байрым, как и его соседи, с первым весенним солнцем тоже перебрался в аил. Не привыкли еще в избушках летом жить».

Вспомнил город. Однажды, проходя по улице, увидел старую алтайку у костерка, разведенного возле самого тротуара. Она курила трубку и задумчиво смотрела в огонь. Борлай заговорил с ней, и она указала рукой на второй этаж:

— Сын там живет. А мне, старому человеку, там худо. Кости по огню соскучились, нос — по запаху дыма.

«Муйна, наверно, тоже соскучилась по дыму», — подумал Борлай и направился в аил, стоявший против избушки.

Брата не было дома. Он уехал на ночную охоту за куранами.

Муйна, сидя у костра, кормила грудью своего сына. Мальчик теребил темную кожу пухлыми ручонками. Анчи ползал около коленей. Отец, почувствовав прилив крови к лицу, отвернулся: ему показалось, что сынок исхудал. Муйна оторвала от груди своего ребенка, взяла Анчи и сунула ему тот же сосок. Ее сын, закинув голову, пронзительно заревел. Она шлепнула его по лбу, дернула за ручонку к себе на колени и подала ему второй сосок.

— Все выдоили и еще кричите. Покою от вас нет!

Чтобы не думать о сыне, Борлай перевел взгляд на Чечек. Девочка спала на земле, завернутая в старые шубные обрывки.

«Личико у нее налилось румянцем, как малиновая ягодка. Красивая девка вырастет, умная. На доктора бы выучить ее».

Он угостил Муйну дорогими папиросами и отдал подарки.

Лицо ее посветлело, она спросила:

— Когда совсем домой приедешь?

— Летом, — ответил Борлай, а сам подумал: «Она опять хочет спросить: „Когда женишься и детей от меня возьмешь?“ А что я ей скажу?»

Он встал и направился к выходу.

— Завтра утром приходи, — пригласила Муйна. — Муж мяса привезет. Арака маленько есть.

— Утром надо сеять.

— Чечек спрашивает про тебя: «Где отец?» А у тебя времени для нее нет… С чужими говорить ты время находишь.

— Днем приду, — пообещал Борлай, уходя из аила.

«Жениться надо, — думал он по пути к избушке Охлупнева. — А такую женщину, которая бросила бы все старые привычки, найти нелегко. У меня скоро седой волос появится, Молодую брать не годится, а бабы в годах за старые обычаи, как за кисет с табаком, держатся. Где найти себе друга, детям — мать?»

3

Как бы ни была коротка весенняя ночь, Миликей Никандрович всегда просыпался до рассвета. Вот и сегодня он поднялся в ту раннюю пору, когда предутренняя синева начинает ослаблять ночной полумрак.

— Встаем! — коснулся плеча Борлая, спавшего рядом.

Через минуту они уже были на улице. На дальнем болоте слаженно закричали журавли, словно хорошие музыканты враз ударили по струнам и заиграли в трубы.

Миликей Никандрович, запрокинув голову, глянул в сторону высокого хребта.

— О, паря, на горах заря начинает полыхать! Гляди-кось, как хорошо!

Прибежал Тохна и спросил:

— Коней ловить?

— Лови, в добрый час.

В первый день пахоты Охлупнев всегда чувствовал себя по-особому празднично, все делал быстро и весело, с шутками да прибаутками. А сегодня он немного тревожился. Предстояло впервые обучить людей хлебопашеству.

С рассветом они уже прибыли на место пахоты. За ними пришла большая толпа алтайцев, взбудораженных необычным делом, и Токушевы тревожно поглядывали на них.

Чтобы легче было подымать целину, в плуг впрягли шестерку. На каждом коне — по седоку. Кони не привыкли друг к другу и шарахались в стороны. Седоки первое время не могли совладать с ними. Один конь дергал вперед, второй пятился, наступая на костыли.

— Враз понукайте! Враз! — кричал Охлупнев. — А ну, поехали.

Взвились плети. Кони дружно рванулись и перешли на полную рысь. Перевернутый плуг подпрыгивал. Миликей бежал, задыхаясь, не успевал схватить вожжи. Борлай не хотел отстать от него. Позади двигалась толпа.

Утишка догнал председателя и начал громко:

— Зря мы землю пахать собираемся. Алтаец — скотовод. Колхоз должен скотом заниматься.

Борлай косо взглянул на него.

— Ты сам ячмень сеял и говорил, что очень выгодно.

— Так то для себя.

— А это — для колхоза и для государства.

— Больно сильными стали — для государства. Самим бы сытыми быть.