Великое кочевье

В минувшую ночь Борлай не мог уснуть. Слышал, как на городской каланче отбивали часы, как звучал пастуший рожок, собирая стадо. До рассвета мысленно бродил по родным горам, слушал весенний рев куранов и первый вылет кукушки. Он представлял себе, как распускался березовый лист и открывались яркие цветы, наполнявшие воздух пьянящими запахами. Ему хотелось развести костер по соседству с косматым кедром, съесть сырую, теплую почку курана, изжарить в пламени костра печенку, а потом, вернувшись в алтайское селение, выпить чашку араки…

После завтрака он надел черный пиджак и темно-зеленую фетровую шляпу.

Жена остановила его:

— Ты надолго уходишь?

— На весь день.

— А обедать как же?

— В столовой пообедаю, на выставке.

Проводив мужа, Макрида Ивановна глубоко вздохнула: «Сумрачный он у меня сегодня. Тяжело ему в городе работать».

4

Город строился на месте старой деревни. Через огороды и дворы пролегли новые прямые улицы, на пустырях поднялись четырехэтажные каменные дома.

Две речки разрезали город, между ними на зеленой стрелке — белые дворцы под праздничными флагами. Площадь переполнена людьми. Ни на одну ярмарку не собиралось столько. Мужчины в новых костюмах, женщины в ярких платьях.

Борлай Токушев шел туда. У мостика для пешеходов остановился, посмотрел на реку: мутная и тихая. Здесь, в предгорьях, нет такой прозрачно-чистой холодной и вкусной воды, какая журчит в горных речках. Скорей бы вернуться туда. Но… перевыборов в Советы в этом году не будет. Борлай не первый раз подумал о том, что хорошо бы поговорить по душам с секретарем обкома партии Копосовым, рассказать ему, как тяжело алтайцу из далеких горных долин жить в городе, где вместо цветущих полян — узкие улицы, вместо могучего кедра — тощие березовые прутики. Сказать ему, что работа в облисполкоме особенно трудна. Председатель часто уезжает в краевой центр или в аймаки. Тогда все идут к нему, заместителю. Перед Борлаем встают вопросы огромной важности. За его спиной — целая область. Ошибется он в решении какого-либо вопроса — это сразу почувствуют на местах.

«Пойду сегодня и скажу: „Отпусти назад, в колхоз, тяжело мне в облисполкоме, грамота моя небольшая, опыта мало“».

Токушев потряс головой:

«Не отпустит Федор Семенович. Хороший мужик, а не отпустит. Тепло улыбнется всем лицом и мягко так скажет: „Я тебе, дорогой мой, каждый день помогаю. Учись и работай“. А может быть, даже по-отцовски постыдит: „Ты что же это, испугался трудностей? Нехорошо, друг, нехорошо“».

Вот если бы здесь был Филипп Иванович Суртаев! Тот бы помог уговорить Копосова. Но старого друга перевели на работу в краевой комитет партии. «Разве написать ему? Нет, не стоит зря время тратить. Суртаев тоже скажет: „Надо работать там, куда партия поставила“».

По мостику от павильонов бежал молодой человек в синей блузе, сотрудник областного музея.

— Борлай Токушевич, я жду вас с самого утра. Эта алтайка откочевала из аила.

— Куда откочевала? Почему?

По указанию Токушева на выставке поставили три аила и юрту бая. На время праздника было решено «заселить» аилы такими людьми, которые могли бы давать посетителям объяснения. В бедняцкий аил в качестве хозяйки была поселена слушательница совпартшколы Яманай Тюлюнгурова.

— Мы хотели аил оборудовать как жилье алтайцев-шаманистов, деревянных идолов повесили. Она запротестовала, никак не могли уговорить.

Борлай пришел к подножию лысой горы, где стояли аилы. Осмотрев их, он вместе с сотрудником музея отправился искать Яманай по всем павильонам. Они встретили ее у коновязей, где стояли лошади каракольских колхозов.

— Ты почему из аила убежала? — спросил Борлай.

— Они там кермежеков разных понавешали, а я смотреть на них не могу.

— Тебя обком командировал… на три дня.

— Уберите кермежеков — неделю проживу.

Говорила она решительно, морщинка между бровей выражала настойчивость.

— Чудачка ты, Яманай! Ты же знаешь, что никаких богов нет… Ведь это только для показа.

— Я сказала, что не могу слышать ни о кермежеках, ни о шаманах: сердце не терпит.

— Ладно, уберем, — уступил Борлай и повернулся к сотруднику музея: — В соседнем аиле кермежеки есть, а в этом и так ладно. Хватит старого.

Он пригласил Яманай, и она пошла осматривать лошадей своего колхоза. Старик в новом черном пиджаке и новой фуражке чистил серого, в яблоках, жеребца.

— А-а-а, Тюхтень приехал! — обрадовался Токушев — Здорово, старик! Кони у вас сытые. Молодцы! Кто еще из наших здесь?

— Шесть человек. Брат твой приехал.

Яманай покраснела и опустила глаза.

— Который?

— Байрым. Ярманка не приедет, — он в аймаке один остался.

— Меня в Агаш посылают на работу, — сказала Яманай.

— Рад за тебя. Ты там всех знаешь, и работа для тебя будет легкой.

Борлай посмотрел на ее голубое платье с глубоким вырезом вокруг бронзовой шеи, на загоревшее лицо, и ему показалось, что она стала выше ростом, стройнее и еще подвижнее.