Великое кочевье

— Собрания бедноты сейчас где проводите? Не в лесу? — улыбнулся Грозин.

— Зачем в лесу? Мы баев уже не боимся. Теперь они нас боятся, — ответил Байрым.

И беседа полилась.

Всем хотелось поделиться радостью новой жизни. Говорили о выборах в Советы, о пастбищах, отведенных товариществу, о приплоде от породистых жеребцов и быков, которых им дало государство.

— Хорошо! Хорошо! — подбадривал Грозин и принимался расспрашивать о своих знакомых.

Попросив жену налить всем чаю, он извинился, что у них нет талкана, и алтайцы почувствовали, что находятся в кругу близких людей.

Выслушивая рассказы о жизни кочевий, о новых веяниях, о классовой борьбе, Грозин изредка вставлял два-три слова. Байрым отметил, что эти слова всегда безошибочно указывали путь, по которому нужно двигаться вперед.

Грозин повернулся к нему.

— Токушев, почему чай не пьешь? — Подсел поближе. — Тебе следовало бы на съезде выступить с речью и рассказать хотя бы то же самое, что ты здесь говорил.

С той минуты Байрым не мог найти себе места. Ему казалось, что кровь кипела в жилах. Мысли разлетались, как птицы, — не соберешь. Осталась одна — о том, что он скажет людям. Тысяча человек будет слушать его! Люди, приехавшие из Москвы, каждое слово запишут в книжки и после будут смотреть, выполняют ли алтайцы Каракольской долины то, о чем говорил Байрым Токушев. Много раз выступал он перед алтайцами и никогда не думал, что скажет лишнее слово, а теперь не доверял себе: ведь впервые придется говорить на большом съезде. И Байрым начал старательно подбирать фразу за фразой.

9

Городской театр переполнен. Зал залит огнями. На длинных железных стержнях — огромные ведра, обращенные доньями к сцене; в каждом ведре пылают солнечные осколки, взглянешь на них — глаза режет, на ресницы выкатываются слезинки.

К высокому столику подходят люди. Говорят о работе сельсоветов и колхозов, о посеве и семенах, о скоте и скотных дворах, о табунах и пастбищах. У этих людей больше заботы о посеве, чем у рядового крестьянина, даже больше, чем у товарищества. Байрыму приятно сидеть среди этих людей большой заботы и больших дел. Когда назвали его фамилию, он легко взбежал на сцену и повернулся к народу.

— Как говорить будем — не знаем. По-русски плохо умеем, — смущенно начал он, разглаживая исписанный листок бумаги.

— Говорите на родном языке. Есть переводчик.

Токушев обрадовался, отложил бумажку в сторону. Он начал с перекочевки в долину Голубых Ветров, рассказал о первых днях товарищества, тревожных, но полных уверенности, о схватках с баями. Воспоминания о днях победы окрыляли его, голос с каждой секундой звучал тверже. Вскидывая голову, он говорил все увлеченнее и громче.

Переводчик, безусый парень с голубыми глазами, дернул его за рукав и забормотал невнятно:

— Товарищ Токушев говорит, как плохо жилось кочевым алтайцам в старое время, как их эксплуатировали баи…

Байрым смотрел на переводчика и недовольно шевелил бровями.

— Теперь при Советской власти им стало жить лучше, — продолжал парень. — У них появились товарищества.

Токушев подошел поближе к залу.

— Сам хочу по-русски говорить. Однако маленько лучше будет. — Кивнул на переводчика: — Он много слов себе проглотил, вам не сказал.

Громкие рукоплескания и добродушный смех долго не давали говорить. Байрым смеялся вместе со всеми. Когда установилась тишина, он снова взял свою бумажку и смело начал по-русски:

— Раньше было темно-темно. — Он поднял руки перед собою, точно слепой, нащупывающий какие-то стены. — Алтай человек ходили так и лбами друг дружку — стук. Купец, много купец, бай, много бай было, под ногами вертелись, как злые собачонки, рвали с русска бедняк, с алтай бедный человек рвали. Теперь светает, шибко скоро светает. Русский стал брат алтай бедный человек, алтай — русска брат.

Аплодисменты прервали речь. Шипели «юпитеры». Щелкали фотоаппараты. Байрым отворачивался от яркого света, закрывал глаза ладонью.

— Весной и осенью алтай человек кочевал. Скоро алтай колхоз скажет: кончай кочевать!.. Так партия учит. — Он взмахнул рукой. — Теперь алтай бедный человек последний раз кочует. От единоличник аил в колхоз кочует. Великое кочевье!

На следующий день, как всегда, он нашел на своем стуле газету, развернул ее. На третьей странице был напечатан большой портрет. Он узнал себя. Прочитал запись речи, а потом бережно свернул газету и положил в карман.

«Увезу домой, — решил он, — пусть все алтайцы посмотрят и убедятся, что теперь печатают в газетах не баев, а бедняков».

Глава шестнадцатая

1

Следствие затянулось. Поведение подследственного было подозрительным: он многое недоговаривал и, казалось, трепетал оттого, что кто-то сильный стоял за его плечами. Следователь, молодой человек, недавно окончивший юридическую школу, не верил, что только ревность толкнула этого робкого парня на преступление, и терпеливо искал истинные причины. Но все было тщетно. Анытпас твердил одно и то же:

— Борлай к моей бабе ездил, баба к нему бегала. Я хотел в Борлая стрелять, ошибку сделал — выстрелил в Байрыма.