Великое сидение

Многое из того, о чем говорилось в доносе, подтверждалось показаниями арестованных, но произошла и разноречивость при выяснении, какое было «одно письмо сильненькое и рецепт при нем про самого хозяина такой, что и рта страшно разинуть, сказать». Мишка утверждал, что Столетов именно так говорил ему, и Суворов подтверждал это, слышанное им от Мишки, и в самом доносе Ершова говорилось о том же, но Столетов заявлял, что никаких бумаг он не видел, не брал и не прятал, а говорил будто бы о них для того, чтобы попугать Монса, да еще просто для смеху, что, дескать, нашел у него нечто особо важное. И на очной ставке каждый стоял на своем.

Ушаков доложил Петру о таком разноречии и сказал:

– На дыбу каждого вздерну, чтобы подлинной истины допытаться. Самолично стану розыск вести, небось заговорят одинаково. Считаю, государь, что все упорство в Егоре Столетове, с него и начну. Розыск еще и по тем делам вести надобно, что много взяток они с Монсом взяли. Уличенными окажутся весьма почтенные люди. Какое в этом разе ваше государево повеление будет?

Петр слушал Ушакова, но не вникал в смысл его слов. Главная вина Монса – его любовная близость с Екатериной – настолько поразила Петра, что все остальное представлялось не столь существенным. Он, Петр, не мог смириться с тем, что некий майор Глебов находился в связи с Евдокией, и за то был жестоко казнен, хотя Евдокия была постылой, ненужной, подлинно что бывшей женой, а эта, теперешняя, еще вчера называемая сердешненьким дружком…

– Скажи, Андрей, – сразу осевшим, приглушенным голосом обратился Петр к Ушакову, – ты догадывался, предполагал, что Монс и она… – словно поперхнулся Петр на слове и в самом деле закашлялся, хрипло и тяжело задышал, – что они…

Нет, кашель и прерывистое дыхание не давали возможности досказать, да это и не нужно было. Все уже ясно.

– Понимаю, государь… – произнес Ушаков и замолк, отвел глаза в сторону.

И по тому, что он в своем ответе оказался несколько скованным, Петр понял, что Ушаков, как, конечно, и многие другие, и предполагал, и догадывался, и знал о связи Монса с Екатериной.

– Все знали, а мне невдомек, – передернул плечами Петр. – Ну что ж, теперь знаю и я… – скривил он лицо и два раза подряд судорожно дернулся шеей, натужно вздохнул.

Редко случалось, чтобы он мог подавить в себе прорывающийся гнев и порыв незамедлительного мщения, а в этот раз сдержался. Во второй половине дня часа три пробыл на свадьбе одного немецкого булочника и пировал там вместе со своими денщиками в обществе мелких ремесленников, балагурил и веселился, как будто ничего не случилось.

Возвратившись вечером домой, застал Екатерину и Монса о чем-то беседующих и шутливо стукнул камергера щелчком по макушке.

– Ужинать оставайся, – пригласил его.

Монс благодарно поклонился, прижав к сердцу обе руки.

К ужину собралось несколько человек из придворной знати, и среди них был Ушаков. Выпили. Хозяева и гости бойко разговаривали, шутили, смеялись. Будучи в отличном настроении, Монс поднес Петру для подписи свой патент на звание камергера.

– Что это?

– Подпишите, ваше величество.

– «… При нашей любезной супруге… с такою верностью, радением и прилежанием поступал… мы тем всемилостивейше довольны были…» – вполголоса бегло перечитывал Петр почетную эту грамоту и, отложив ее в сторону, сказал: – Оставим до завтра. А ты посмотри-ка, Вилим, который час?

– Десятый, – доложил Монс.

– Ну, друзья мои, пора расходиться, – поднялся Петр из-за стола.

Пожелав их императорским величествам спокойной ночи с приятными снами, придворные стали прощаться. Петр на минуту-другую задержал Ушакова, и тот вышел последним.

Монс прибыл домой, выкурил трубку; мурлыча себе под нос игривый мотивчик, разделся и только хотел впасть в объятия Морфея, дабы увидеть во сне какой-нибудь приятный плезир, а вместо того увидел появившегося в дверях спальни в полном и грозном обличий начальника Тайной канцелярии Ушакова. Что за притча такая?.. Не мерещится ли?.. Часу времени не прошло, как сидели вместе за ужином у царя, шутили, смеялись…

– Андрей Иванович?.. – недоумевал Монс, веря и не веря своим глазам.

Лицо Ушакова сурово, взгляд строг. Он объявляет Монса арестованным, требует от него шпагу, ключи, опечатывает все его бумаги, велит одеваться и ехать с ним.

– Что случилось, Андрей Иванович?..

– С арестованным не беседую.

Замельтешил, оторопел, заикаться стал Вилим Монс, весь свой лоск потерял, когда увидел в доме Ушакова насупленно сидевшего царя.

– Вот и ты здесь, – сказал Петр, окинув Монса презрительным взглядом.

Потом долго, пристально и ненавистно смотрел на него, томя тяжелым молчанием, а истома – она пуще смерти. Сдерживая гнев, Петр не стал в ту ночь Монса допрашивать, оставив его терзаться страхом.

IX