Великое восстановление наук, Разделение наук

Что же касается выводов, вытекающих из познания божественного таинства, то мы должны знать, что здесь разуму и логическим аргументам принадлежит лишь второстепенная роль и значение их относительно, а отнюдь не первостепенно и абсолютно. Ведь только тогда, когда твердо установлены основные положения и принципы религии (причем они полностью исключены из области рационального анализа), открывается наконец возможность делать выводы из этих принципов, следуя аналогии. В естественных науках такое положение не может иметь места. Там анализу разума подчинены уже сами принципы -- и эта задача, повторяю, выпадает на долю индукции, а отнюдь не силлогизма; при этом эти принципы ни в чем не противоречат разуму, так что первая и средняя посылки выводятся из одного и того же источника. Иначе обстоит дело в религии, где первые посылки не только существуют самостоятельно и не требуют подтверждения со стороны, но и не подчинены этому разуму, который выводит из них следствия. Это касается не только религии, но и других наук, как более, так и менее важных, а именно: там, где первые посылки берутся произвольно, а не логически обоснованно, там разум не может принять никакого участия. Так, например, в шахматах или в других аналогичных играх исходные правила и законы чисто произвольны и условны и должны приниматься такими, какими они существуют, и не подвергаться никакому обсуждению; но, чтобы выиграть или умело провести игру, для этого необходимы и искусство, и разум. Точно так же и в человеческих законах существуют нередко так называемые максимы -- чисто произвольные положения, опирающиеся скорее на авторитет, чем на разум, и поэтому не подлежащие обсуждению. Но определение того, что более справедливо, не абсолютно, а относительно (т. е. что согласуется с этими максимами), -- это уже дело разума и открывает нам широкое поле для споров и рассуждений. Таким образом, речь идет о вторичном, производном характере того разума, который имеет место в священной теологии, основывающейся на воле божьей.

Но точно так же как существует два пути приложения человеческого разума в божественных предметах, мы встречаем и два рода крайностей, возникающих в этом случае: в первом случае -- это чрезмерное любопытство в исследовании таинства, во втором -- это попытка придать выводам такой же авторитет, каким обладают и сами принципы. Ибо окажется учеником Никодема тот, кто настойчиво станет повторять вопрос: "Как может родиться человек, если он стар? "^ И ни в коем случае нельзя назвать учеником Павла того, кто не вставляет время от времени в свои проповеди слова: "Это я говорю, а не господь" ^ или "По моему мнению...", а именно такой стиль, как правило, подобает этим выводам. Поэтому мне кажется весьма полезным и плодотворным разумное и тщательное исследование, которое, как своего рода божественная диалектика, могло бы указать пути и границы применения человеческого разума в вопросах теологии. Ведь оно бы могло действовать так же, как действуют препараты опиума, не только усыпляя пустую суету спекуляций, от которых время от времени страдает школа, но и в какой-то степени успокаивая яростные споры, потрясавшие столько раз нашу церковь. Я считаю, что такого трактата у нас еще нет, и предлагаю назвать его "Софрон", или "О правильном применении человеческого разума в божественных предметах".