Великое восстановление наук, Разделение наук

Интересна и метафора открытия виноградарства. Все страсти проявляют удивительную изобретательность и умение в поисках для себя пищи и подходящей среды, Но из всего, что известно людям, ничто сильнее и действеннее не возбуждает и не воспламеняет какие бы то ни было волнения и беспокойства, чем вино. Да и вообще оно разжигает все страсти. Очень удачно изображение аффекта, т. е. страсти, как покорителя чужих земель, предпринимающего бесконечно далекий поход. Ведь страсть никогда не может остановиться, но все время подстрекаемая не знающим проделов, ненасытным желанием стремится все дальше и постоянно жаждет нового. Страстям сопутствуют тигры и даже впрягаются в их колесницу. Ибо, как только страсть перестает двигаться сама, а взбирается на колесницу, когда она побеждает разум и торжествует над ним. она становится жестокой, неукротимой и безжалостной по отношению ко всему, что пытается противоречить ей или бороться с ней. Остроумен и образ пляшущих вокруг колесницы Вакха безобразных и смешных демонов. Ведь любые сильные аффекты порождают во взгляде, в самом выражении лица и во всех движениях человека нечто нелепое, недостойное, суетливое и безобразное, и если иному, может быть, покажется, что он великолепен и величествен в какой-нибудь своей страсти (например, в гневе, гордости, любви), то всем остальным он представляется безобразным и смешным. В свите страсти мы видим и Муз. Ведь, пожалуй, нельзя найти ни одной страсти, сколь бы дурной и низкой она ни была, которая бы не имела своих защитников и хвалителей. И здесь снисходительное отношение к порокам и безнравственность писателей нанесли огромный ущерб величию искусства и Муз, которые вместо того, чтобы быть путеводителями и знаменосцами на жизненном пути (а это их долг), становятся нередко прислужницами и угодницами страстей.

Но особенно замечательна аллегория Вакха, полюбившего ту, которая была отвергнута и покинута другим. Действительно, не может вызывать ни малейшего сомнения, что страсти добиваются и стремятся к тому, что уже давно отвергнуто опытом. И пусть все те, кто в угоду своим страстям, рабами которых они являются, безмерно высоко ценят возможность обладания предметом своих желаний, будь то почести, любовь, слава, знание или что-нибудь еще, знают, что они стремятся к тому, что уже оставлено многими другими, которые на протяжении почти всех веков, убеждаясь на опыте в тщетности своих желаний, отбрасывали и отвергали их. Не лишено тайного смысла и то, что Вакху посвящен именно плющ. Здесь важны две вещи: во-первых, то, что плющ и зимой остается зеленым, а во-вторых, то, что он растет, обвивая и охватывая множество разных предметов -- деревья, стены, здания. Первое является символом того, что всякая страсть, подобно плющу во время зимних холодов, растет в результате сопротивления, оказываемого ей, стремясь к тому, что запрещено и в чем отказано, и набирает силу путем, так сказать, противоборства. Во втором случае речь идет о том, что любая страсть, господствующая в человеческой душе, подобно плющу, обвивает и связывает все ее действия и решения, так что едва ли можно найти в душе что-нибудь, на чем страсть не оставила бы свой отпечаток. Нет ничего удивительного и в том, что Вакху приписывается создание суеверных обрядов, ибо почти все безумные страсти пышно расцветают в ложных религиях, так что нечестивые сборища еретиков превзошли даже вакханалии язычников, чьи суеверные обряды были столь же кровавы, сколь и отвратительны. Точно так же нет ничего удивительного и в представлении о том, что Вакх насылает приступы безумия, ибо всякий аффект в конечном счете есть не что иное, как кратковременное безумие, а если же он оказывает более длительное воздействие на душу и прочно овладевает ею, то нередко приводит к тяжелому и длительному душевному заболеванию. Очень ясную аллегорию заключает в себе рассказ о Пенфее и Орфее, растерзанных во время оргий Вакха. Любой сильный аффект ненавидит и не выносит две вещи: проявление интереса и любопытства к нему и желание дать спасительный и честный совет. И здесь не поможет даже то, что интерес этот чисто созерцательный, что в нем нет никакого злого умысла, что он лишь проявление любопытства, как у Пенфея, забравшегося на дерево. Не поможет здесь и то, что наставления и советы даются в самой мягкой форме и что они правильны: в любом случае оргии не терпят ни Пенфея, ни Орфея. Наконец, с полным основанием можно найти метафорический смысл и в смешении Юпитера и Вакха. Ведь любое благородное и знаменитое деяние, любой великий и славный подвиг могут иметь своим источником как добродетель, мудрость и величие духа, так и скрытые аффекты и тайную страсть (поскольку и добродетель, и страсть в равной мере находят удовольствие в известности и одобрении), и, таким образом, не легко порой отличить деяния Диониса от деяний Юпитера.

Но мы слишком долго задерживаемся в театре, войдем же теперь во дворец духа, переступать порог которого надлежит с большим уважением и вниманием. * КНИГА ТРЕТЬЯ *

Глава I