Великое восстановление наук, Разделение наук

Приведенных примеров вполне достаточно для того, чтобы охарактеризовать учение о жизненной карьере. И здесь необходимо еще раз напомнить читателям, что те беглые указания и наброски, которые мы делаем, говоря о науках, до сих пор еще не созданных или не получивших развития, ни в коем случае не должны приниматься за подлинные исследования этих вопросов, но должны рассматриваться лишь как своего рода лоскутки или кайма, по которым можно судить и о всем куске ткани в целом. С другой стороны, мы не настолько наивны, чтобы утверждать, что невозможно достичь счастья и благосостояния без всех тех тягостных усилий, о которых мы здесь говорили. Ведь мы прекрасно знаем, что иным счастье как бы само идет в руки, другие же добиваются его только благодаря упорству и старательности, да еще, пожалуй, некоторой осторожности, не нуждаясь ни в какой сложной и тяжелой науке. Но точно так же как Цицерон, изображая совершенного оратора, не стремится к тому, чтобы каждый из юристов был или мог быть таким же, и точно так же как при изображении совершенного государя или придворного (а некоторые писатели предприняли попытку создать такие трактаты) этот образец создается исключительно на основе отвлеченных представлений о совершенстве, а вовсе не реальной действительности, так поступаем и мы, давая советы политическому деятелю, но лишь в том, повторяю, что касается его личного преуспевания.

Однако мы должны напомнить, что все отобранные нами и приведенные здесь предписания принадлежат к числу тех, которые называются честными. Что же касается нечестных средств, то если кто-нибудь захочет учиться у Макиавелли, который советует «не слишком большое значение придавать добродетели, но заботиться лишь о том, чтобы создать впечатление добродетельного человека, ибо молва о добродетели и вера в то, что вы ею обладаете, полезны для человека, сама же добродетель только мешает», а в другом месте предлагает политическому деятелю «положить в основу всей своей деятельности убеждение, что только страхом можно легко заставить людей подчиниться воле и замыслам политика и поэтому последний должен употребить максимум усилий на то, чтобы, насколько это от него зависит, сделать людей послушными себе, держа их в постоянной тревоге и неуверенности»[581], так что его политик оказывается тем человеком, которого итальянцы называют сеятелем колючек; или если кто-то соглашается с той аксиомой, на которую ссылается Цицерон: «Пусть гибнут друзья, лишь бы враги погибли»[582], как поступили, например, триумвиры, заплатившие за гибель врагов жизнями ближайших друзей; или если кто-нибудь вознамерится подражать Катилине и попытается сеять смуту и волнения в собственном государстве для того, чтобы лучше половить рыбу в мутной воде и легче устроить свое благосостояние, следуя словам того же Катилины: «Если дело мое охватит пожар, то я погашу его не водой, а развалинами города»[583], или если кто-то захочет повторить известные слова Лисандра, который обычно говорил, что «детей следует привлекать к себе пирожками, а взрослых — обманом»[584], и последовать множеству других такого же сорта бесчестных и пагубных советов, которых, как это бывает и в любом другом деле, значительно больше, чем честных и разумных; если, повторяю, кому-нибудь подобного рода извращенная мудрость доставляет удовольствие, то я не стал бы отрицать того, что этот человек (поскольку он полностью освободился от всех законов милосердия и добродетели и посвятил себя целиком заботам об устройстве собственного благосостояния) может более кратким путем и быстрее упрочить свое положение и богатство. Ведь в жизни происходит то же самое, что и в путешествии, где самый короткий путь всегда грязнее и неприятнее, а лучший путь оказывается, как правило, окольным.

Но люди ни в коем случае не должны прибегать к такого рода бесчестным средствам; скорее им следует (если только они владеют собой, способны сдерживать себя и не дают вихрю и буре честолюбия увлечь себя в противоположную сторону) представить перед глазами не только эту общую схему мира, согласно которой все «есть суета и страдание духа»[585], но и более специальную, показывающую, что само бытие без нравственного бытия есть проклятие, и, чем значительнее это бытие, тем значительнее это проклятие; и где самой высокой наградой добродетели является сама добродетель, точно так же как самой страшной казнью за порок является сам порок. Ибо прекрасно сказал поэт:

…о, какою же вам, какою наградою, мужи,
Можно за подвиг воздать? Наградят вас прекрасно, во-первых,
Боги и ваша же честь…[586]