Великое заклятие

Ногуста спросил Ульменету, верит ли она в чудеса. Им и в самом деле не обойтись без чуда. Он поднес к костру карту Дагориана. Милях в двадцати к югу протекает река Мендея, и на ней отмечены три брода. Если добраться до первого из них завтра к вечеру, у них будет случай переправиться на тот берег и уйти в горы. По этой трудной дороге им придется ехать еще семьдесят миль. Вдоль нее отмечены старые форты, но теперь они, конечно, заброшены. Там могут быть также деревни, где можно запастись провизией, – а могут и не быть. Затем из этих негостеприимных мест они спустятся на равнину, и им останется еще сто пятьдесят миль пути до побережья. Даже с пятью запасными лошадьми это сулит месяц медленной, тяжкой езды. За это время их непременно обнаружат – понял Ногуста, и отчаяние охватило его.

«Не надо забегать вперед, – сказал он себе, борясь с этим гнетущим чувством. – Сначала река».

«Почему вы помогаете нам?» – еще днем спросила его Ульменета. «Довольно того, что я это делаю, – ответил он. – Объяснения излишни».

Вспомнив об этом, он вспомнил и тот страшный день, когда, вернувшись домой, увидел тела своих убитых родных и сам схоронил их – а с ними их мечты и свои. Все их надежды и страхи сошли в могилу, и часть его самого тоже осталась там, в холодной, населенной червями земле.

Ульменета легла спать в повозке. Ногусте нравилась эта сильная, не поддающаяся невзгодам женщина. Он обошел лагерь и стал рядом со спящими детьми. Коналин – угрюмый парень, но в нем чувствуется сталь. Две девочки, обнявшись, спали под одним одеялом, и малышка сунула пальчик в рот.

На краю поляны, где сквозь древесные стволы чернели горы, к нему подошел Кебра.

– Не спится тебе? – спросил Ногуста.

– Я поспал немного, но старым костям на холодной земле долго не лежится.

Они постояли немного, дыша свежим ночным воздухом, и Кебра сказал:

– У солдат, которых мы перебили, еды было на три дня. Может, их не сразу хватятся.

– Будем надеяться.

– Я не боюсь смерти, – тихо сказал Кебра, – и все-таки мне страшно.

– Знаю. Я чувствую то же самое.

– Есть у тебя какой-нибудь план?

– Остаться в живых, перебить всех врагов, доехать до моря и сесть на корабль.

– Всегда как-то веселее, когда есть план.

Ногуста улыбнулся, но тут же помрачнел и провел рукой по бритой голове.

– Трое стариков против сил зла. На нас вся надежда. Поневоле уверуешь в Исток – за этим проглядывает прямо-таки космический юмор.

– Я, дружище, и без того верю. И если бы мне пришлось отбирать трех стариков для спасения мира, я сделал бы такой же выбор, как и Он.

– Я тоже, – хмыкнул Ногуста, – но это делает нас спесивыми стариками.

* * *

Два дня Антикас Кариос ехал на запад, разыскивая беглецов, а потом с пятнадцатью своими людьми на усталых конях вернулся в Юсу. Солдаты, утомленные не меньше его, сидели сгорбившись, повесив бронзовые шлемы на седельные луки. Одежда их загрязнилась, белые плащи стали черными. Перед Антикасом маячили две неприглядные истины: первая, что беглецы отправились на юг, и вторая – что Веллиан либо предал его, либо мертв. Последнее представлялось маловероятным. Дагориан хороший боец, но с пятью ветеранами не справится и он.

Антикас припомнил послужной список молодого офицера. Сын генерала-героя, сам он никогда не желал стать солдатом и два года прожил в монастыре, готовя себя к поприщу священника. Лишь по настоянию семьи он вступил в полк, которым прежде командовал его отец. Большинству людей это ничего бы не говорило, но острому уму Антикаса открывало многое. Стезя священника требует не только самопожертвования и веры, но и отказа от плотских желаний. Такие решения легко не принимаются, а раз принятые, накладывают на человека железные цепи. Тем не менее Дагориан сбросил с себя эти цепи «по настоянию семьи». Стало быть, преданность своему роду пересилила в нем преданность Богу. Это указывает либо на слабость характера, либо на то, что человек ставит чужие желания превыше своих – а может быть, на то и другое вместе.

Антикас не испытал никаких особых чувств, получив от Маликады приказ убить Дагориана, и не слишком удивился, когда Дагориан победил подосланных к нему убийц. После этого, однако, его действия стали загадочными. Зачем он похитил королеву? И почему она добровольно, по всей видимости, уехала с ним?

Высокий гнедой конь, на котором он ехал, споткнулся, и Антикас потрепал его по шее:

– Ничего, скоро отдохнешь.

Начинало смеркаться, когда они подъехали к воротам дворца. Над западной частью города висел дым, на улицах – ни души. Отправив солдат в казарму, Антикас проехал во двор. Двое часовых вытянулись, увидев его. На конюшне никого не оказалось. Недовольный Антикас сам расседлал коня, вытер его пучком соломы и завел в стойло. Потом насыпал в кормушку овса, натаскал из колодца воды, накрыл мерина попоной. Конь заслуживал лучших забот, и Антикаса раздражало отсутствие конюхов. Впрочем, зачем бы они стали тут болтаться – других лошадей в конюшне все равно нет.