Великое заклятие

– Зубр ни с чем не соглашается. Видел бы ты его лицо, когда огласили список. Я стоял рядом с ним, и знаешь, что он сказал? «С какой это стати меня причислили к этим старым хрычам?» Я только посмеялся – подумал, что он шутит. Но он не шутил. Он думает, что ему пo-прежнему двадцать пять. – Кебра тихо выругался. – Ну зачем он полез в драку с этим вентрийцем? Что, если тот умрет?

– Если он умрет, Зубра повесят. Даже думать об этом неохота. С чего он, в самом деле, полез драться?

– Офицер пошутил насчет его преклонных лет.

– А что остальные?

– Понятия не имею. Спросим самого Зубра, когда найдем. Пострадавший офицер входит в свиту Маликады.

– Еще того не легче. Маликада может потребовать казни в любом случае. Он человек жестокий.

– Белый Волк нипочем этого не допустит.

– Времена меняются, Кебра. Белого Волка отсылают домой вместе с нами. Вряд ли в его власти противостоять Маликаде.

– Чума бы его взяла, этого Зубра! – рявкнул Кебра. – Вечно от него одни хлопоты. Помнишь, как они с Орендо стащили ту свинью? – Сказав это, лучник осекся. – Извини, дружище, я ляпнул не подумав.

– Орендо виновен в насилии и убийстве, – пожал плечами Ногуста. – Его смерть печалит меня, однако она стала следствием его собственных действий.

– Странно все же. Я неплохо разбираюсь в людях и никогда бы не поверил, что Орендо на такое способен.

– Я тоже, – сказал Ногуста и переменил разговор: – Так где же нам искать Зубра?

– Он был пьян, когда колошматил вентрийцев – а после драки его всегда тянет к бабам, сам знаешь. В этой округе борделей штук двести, и я не собираюсь рыскать по ним всю ночь.

– Но в один мы все-таки могли бы зайти, – с ухмылкой заметил Ногуста.

– Зачем? Вряд ли Зубр окажется именно там.

Ногуста положил руку на плечо другу.

– Сейчас у меня на уме не Зубр, а мягкое тело и теплая постель.

– Ты как хочешь, а я возвращаюсь в казарму. У меня и там койка теплая.

– Зубр отказывается стареть, а ты – оставаться молодым, – вздохнул Ногуста. – Вы, белые, для меня просто загадка.

– Без загадок жизнь скучна.

Ногуста ушел, а Кебра, прихватив с собой вина, отправился в казарму. В комнате, где он жил вместе с Ногустой и Зубром, было холодно и пусто.

Койка Зубра стояла неприбранная, одеяла валялись на полу. Старший кул больше не заходил к ним с инспекциями, и Зубр, не опасаясь наказания, дал волю своему неряшеству.

На аккуратно застеленной кровати Ногусты лежал его мундир.

К постели Кебры никто бы не смог придраться: одеяла сложены квадратиком, подушка сверху, простыня туго натянута, углы завернуты, как по линейке. Кебра разжег огонь в очаге. Золу он выгреб еще утром и сложил с безукоризненной симметрией дрова и растопку.

Ногуста теперь, наверное, лежит с толстой, потной шлюхой – двадцатый из тех, кого она обслужила за день. Бр-р! Даже думать тошно.

Кебра прошел в баню. Котлы не топились, и вода остыла, но он все-таки помылся – старательно, щеткой и мылом. Чистых полотенец на полке не оказалось. Он сердито порылся в корзине для использованных и вытерся наименее мокрым из всех.

Подобная расхлябанность действовала ему на нервы. С одеждой в руках он вернулся к себе и сел, весь дрожа, перед огнем. Ночная рубашка, взятая им из сундучка, хрустела и пахла свежим полотном. Кебра надел ее, и ему сразу полегчало.

На сердце у него, точно камень, лежали слова Илбрена: «Тебе давно пора завести жену и растить сыновей».

Клиенты считали Палиму женщиной с золотым сердцем, и она поддерживала в них это мнение – особенно теперь, когда черты ее начали расплываться под действием лет и законов тяготения. Сердце ее и впрямь напоминало золото – холодное, твердое и хорошо запрятанное.

Лежа на кровати, она смотрела на здоровенную фигуру у окна. Зубра, щедрого гиганта, не отягощенного умственными способностями и воображением, она знала хорошо. Нужды его были просты, требования незамысловаты, сил хоть отбавляй. Вот уже год – с тех пор, как дренаи заняли город, – он хотя бы раз в неделю бывал у нее. Платил он хорошо, не лез с разговорами и обещаниями и редко оставался дольше необходимого.

Иное дело сегодня. В постели он крепко обнял ее, а потом уснул. Обычно он, уходя, оставлял ей серебряную монету, а нынче, как только пришел, дал золотой полураг. Палима попыталась возбудить его, что обыкновенно не составляло труда, но Зубр оказался не в настроении. Палима не возражала. Если мужчина платит золотом только за то, чтобы полежать с ней в обнимку, – ей же лучше. Он проспал часа два, не отпуская ее, потом встал, оделся и отошел к окну. Время шло, а он все стоял там при свете фонаря – огромный, с широченными плечами и длинными могучими руками, теребил свои белые моржовые усы и смотрел на темную площадь внизу.

– Возвращайся в постель, милок, – позвала женщина. – Дай Палиме малость поколдовать над тобой.

– Не сегодня, – ответил он.

– Что это с тобой? Расскажи Палиме.

– Как по-твоему, сколько мне лет? – спросил он вдруг, повернувшись к ней. Шестьдесят пять, никак не меньше, прикинула она, глядя на его лысину и седые усы. Мужчины что дети малые.

– Годов сорок, – сказала она вслух.