Великой тайной светится Любовь

Кто спрашивает дев об их согласье,
Когда нас голод страсти рвет на части
И мы в их лона залетаем пулей,
Ослепленные безумной схваткой бури…

А после тишина, покой, дыханье,

Прелестных дев чудесное сиянье,
Лежащие под дланью у владыки,
Мы как зверьки в душе храним лишь миги…

В них упоенно яростно живем,

Ища лишь в девах свой волшебный дом,
Но иной из нас через полвека
Уже пропойца, идиот или калека…

Увы, так короток сиянья нежный миг,

Что нам на память остается лишь язык,
Чтоб разъяснить потомкам в завершенье,
Что Любовь – расстройство разума в забвенье…

Что страсть пройдет и старость изотрет

Портрет, в котором зарождался славный род,
Но юным старческие хрипы, бормотанья
Не заменят яркий трепет обладанья…

Поэтому рожденный в Красоте,

Человек рискует, как и все,
И вновь умалишенный и влюбленный,
Он ищет только сладостное лоно,
Им наслаждаясь, забавляясь как игрушкой,
Он вскоре станет сам зверьком послушным
И также в послушанье он умрет,
Одною страстью продлевая весь народ…

XVIII

Сознавая ничтожность свою, я себя не жалею…
Я в себе ощутил неудачный опыт Творца…
И лишь радость моя, волшебный образ Психеи,
Из дев возникал, ослепляя красою лица…

Я безумствовал в жизни и в лона нежные рвался,

Будто желая свой слепок оставить земле,
Как мерцание звезд и кружение вечного вальса,
И дрожание тел в самой сладостной мгле…

Но вот век мой прошел, и вместо меня покрывало

Каменной тканью прикрыло остров надежд,
Из-за чего вдруг сияние лета пропало
И мы вышли из тел, как из самых прекрасных одежд?!…

XIX

Посвящается Публию Овидию Назону, Джонатану Свифту, Шарлю Бодлеру, Генри Миллеру, Владимиру Набокову и всем поэтам, и писателям, которые подвергались в прошлом, и подвергаются в настоящем гонениям или судилищу за свои

литературные произведения