Великолепная рыбалка

— Я хотел стать лесником, все детские годы готовился к этой профессии. Хотел корчевать джунгли, сажать новый лес, жить в деревянной избушке, подальше от шумного мира. Тешился я этой мыслью лет до семнадцати-восемнадцати. Напрасно убеждал меня отец, что не для меня эта романтика, я ведь всю жизнь жил в городе, не выдержу я один в лесу. Постепенно я и сам начал колебаться, но из гордости продолжал твердить свое. Потом познакомился с моей теперешней женой. Обожаю ее и надеюсь, она меня тоже. Хорошая хозяйка, прекрасная жена, примерная мать троих детей, но, если предложить ей поселиться со мной в лесу, она тут же подаст заявление о разводе. — Майор рассмеялся. — Езжу раз в год вот в такую экспедицию, и все. Да и то жду не дождусь, когда смогу вернуться в город. Домой. От прежней мечты осталась любовь к деревьям, камышам, плавням.

— Каждый из нас таит в себе какую–то детскую мечту. Я хотел быть врачом.

— А разве вы не врач?

— Не таким. Хотел стать настоящим врачом, который лечит людей.

— Я думаю, мы часто сами не знаем, чего хотим. И, в конце концов, разве не лучше так, как оно есть? — Голос его стал мягче: — Видите ли, моя жена в нашей действительности прекраснее мечты о лесе. Мне всегда так кажется, когда я ее несколько недель не вижу.

26 августа. Два дня я не садился за дневник. Обслуживающий персонал праздновал день святого Варфоломея: именины нашего коменданта. Причина для выпивки достаточная. Я ведь знал, что мне будет нехорошо, не умею я пить и не выношу спиртного, но нельзя мне, научному сотруднику, отказываться от участия в пиршестве, нанося тем самым обиду нижестоящим.

Стол для ужина был накрыт в большом зале офицерского клуба. Вначале все было благопристойно, произносили тосты, чокались, но к концу ужина веселье стало всеобщим. Майор приказал убрать со стола. Освободили молодежи место для танцев. А мы, человек двадцать, удалились в гостиную, продолжали там пить и беседовать.

Разговор зашел о Варфоломеевской ночи. Кто–то сказал, что название это неправильное — истребление протестантов по всей стране продолжалось целый месяц. Точных данных нет, но, очевидно, число убитых превышало сто тысяч.

В наступившем молчании заговорил Толстяк. Он удивительно быстро считает, обожает статистику и лучше всех знает все и обо всех. Толстяк уже успел подсчитать, что в нашем маленьком коллективе, если б мы жили во тьме полного суеверий века, приверженцы религии большинства могли истребить до ста человек. А эта сотня, продолжал он развивать свою мысль, даже если взять только ценность, представляемую их знаниями, соответствует по своей стоимости одной тонне чистого золота. И это не считая тысячелетней культуры, наследниками которой мы являемся. Какая потеря с точки зрения экономического, а еще больше научного развития страны!

Тем временем я погрузился в туманные бездны почти полной потери сознания, со мной чокались, и я пил вместе со всеми рюмку за рюмкой, может быть, даже считая, что мне от этого станет лучше. Помнится, мы перешли в большой зал, где танцевала молодежь, кто–то взял меня за локоть. Я, кажется, даже улыбался, раскланивался, пожалуй, никто и не заметил, в каком я состоянии. Но зато, когда я вернулся к себе... А ведь мои коллеги, как бездонные бочки, пили всю ночь напролет до середины следующего дня, солдаты же, во всяком случае, самые упорные и настойчивые, продолжали пить до сегодняшнего утра. Что касается меня, то весь следующий день я провел в комнате и только под вечер несколько пришел в себя и вышел на террасу. Курить я не мог, очевидно, накануне еще и никотином отравился, когда курил не переставая.

Сегодня утром ко мне в лабораторию пришел майор, позвал полюбоваться, какое чудо совершили его саперы. И действительно, они вбили восемьдесят свай, наложили на них более трехсот метров сосновых досок. По зову сердца я тут же поспешил бы к озеру, но до обеда оставалось не больше часа, а после обеда Проф собирался прочитать нам вторую лекцию.