Великолепные Эмберсоны

Джордж еще не осознал всей горечи потери, а был как в тумане, и пока Майор гладил его, приговаривая "Бедный мальчик", ему мучительно хотелось сказать старику, что он не пудель. Но вместо этого он прошептал "спасибо" и залез в карету, а за ним, с уважительным сочувствием, уселись родственники. Он заметил, что за поездку к дому нервная дрожь Майора никуда не исчезла, да и выглядел он гораздо хуже, чем летом. Однако по большей части Джордж прислушивался к собственным чувствам, точнее, к отсутствию оных, но беспокойное сострадание деда и дяди заставило его притворяться. Он не был раздавлен горем, хотя знал, что должен быть, и, втайне сгорая со стыда, скрывал черствость за лживой печалью.

Но когда его ввели в комнату, где лежало то, что недавно было Уилбуром Минафером, притворство как рукой сняло, и на него обрушалась вся боль утраты. Ему надо было лишь увидеть это навек недвижимое подобие тихого человека, всегда незримо присутствовавшего в его жизни, - настолько незримо, что Джордж редко осознавал, что отец действительно всегда рядом с ним. И вот он в гробу и так тих, что кажется живым; всё это вдруг обрушилось на Джорджа. В минуту этого неожиданного, разрывающего сердце порыва Уилбур Минафер стал ему настоящим отцом, таким, каким никогда не был при жизни.

Джордж вышел из комнаты, придерживая одетую в черное мать, плечи его сотрясались от рыданий. Он обнял маму, а она нежно успокаивала его; наконец он достаточно пришел в чувства, чтобы подумать, а не ведет ли себя не по-мужски.

- Я в порядке, мам, - неловко произнес он. - Обо мне не беспокойся, лучше пойди полежи или что там еще, ты такая бледненькая.

Изабель на самом деле была бледна, но то была не смертельная бледность, как у тети Фанни. Горе Фанни полностью поглотило ее, она даже не выходила из своей комнаты, и Джордж не видел ее до следующего утра, когда за несколько минут до начала похорон ее изможденное лицо потрясло племянника до глубины души. Он уже успел стать самим собой, и во время краткой церемонии на кладбище его мысли блуждали, и если он грустил о чем-то, то это была не совсем смерть отца. Рядом с обложенной цветами свежей ямой был небольшой холмик, поросший молоденькой травкой, - там лежал старый Джон Минафер, умерший осенью; рядом с его могилой были могилы дедушки и бабушки Минаферов, второй жены дедушки Минафера и трех ее сыновей, сводных дядьев Джорджа, утонувших, когда перевернулось их каноэ (Джордж был еще малышом). Фанни осталась последней в семье. Чуть поодаль располагался участок Эмберсонов с могилами жены Майора, его двух сыновей, Генри и Мильтона, которых Джордж почти не помнил, и старшей сестры Изабель, тети Эстеллы, умершей совсем юной, еще до рождения племянника. Могильные плиты Минаферов были гранитными, с именами, выбитыми на отполированной стороне; белые мраморные обелиски Эмберсонов возвышались над другими памятниками старого кладбища. Но за ним лежало новое кладбище, открытое несколько лет назад и умело спроектированное современным архитектором. Там стояли новые большие склепы, а обелиски на могилах были выше эмберсоновских, к тому же некоторые были украшены статуями; все эти участки смотрелись моднее и внушительнее, чем те, где покоились Эмберсоны и Минаферы. Вот поэтому Джорджу взгрустнулось, а мысли улетели прочь от отца и погребальной службы.

В поезде, отвозившем его обратно в колледж, эта грусть (хотя какая это была грусть, скорее недовольство) вернулась к нему, преобразовавшись в убеждение, что новое кладбище воплощает в себе дурной вкус, не в смысле архитектуры или скульптуры, а из-за нахальства: эти нувориши словно щеголяли показным невежеством, делая вид, что не знают, что все по-настоящему аристократичные и важные семейства похоронены на старом кладбище.

Недовольство уступило воспоминанию о том, насколько красива была скорбь на мамином лице, когда она прощалась с ним на вокзале, и о том, как ей идет траурный наряд. Он подумал о Люси, с которой удалось увидеться лишь дважды, и как во время этих тихих встреч его не оставляло чувство, что он кажется ей чуть ли не героем: она всем видом показывала, что ценит, как стойко он переносит утрату. Но ярче всего перед глазами вставало отчаявшееся лицо тети Фанни. Он вновь и вновь возвращался к этому воспоминанию, не в силах отогнать его. И еще много дней после приезда в колледж лицо Фанни вдруг возникало перед его мысленным взором, и тогда всё случившееся вновь обрушивалось на него. Ее молчаливое горе потрясло Джорджа до глубины души.

С каждым днем он всё больше сочувствовал своей исконной противнице и даже написал об этом маме: