Нашлись, конечно, и те, кто выиграл на катастрофе 1930— 1933 годов: «Фиат», виноградари Калифорнии, часовщики Уолтэма (Массачусетс) и производители радиотехники Германии. Но в целом ущерб был. Насколько большой? Исходя из экономических перспектив, удивительно небольшой. В этом случае, если экономический рост является мощным двигателем торговли, то еще большой вопрос, работает ли этот эффект в обратную сторону — делает ли протекционизм мир беднее (или делает ли свободная торговля мир богаче)? В период с 1929 по 1932 год мировой ВВП упал на 17%, а в США на 26%, но сейчас специалисты по экономической истории считают, что тарифные войны внесли небольшой вклад в это падение, как в США, так и в мире.
Грубые подсчеты это подтверждают. Когда действовал тариф Смута—Хоули, объем торговли составлял только 9% мировой продукции. Если не считать международную торговлю и не считать товары, которые до этого шли на экспорт, мировой ВВП сократится на те же 9%. С 1930 по 1933 год объем мировой торговли сократился на треть или даже наполовину. В зависимости от того, как считать, это составило от 3 до 5% мирового ВВП, причем эти потери отчасти возмещались дорогими товарами отечественного производства.[93]
Таким образом, ущерб, вероятно, не превысил 1-2% мирового ВВП, а не 17%, как во время Великой депрессии.Что еще более удивительно, самые зависимые от торговли страны пострадали не больше всех. Например, Голландия, где торговля давала 17% ВВП, потеряла за эти годы только 8% своей экономики. И наоборот, США, торговля которых составляла только 4% ВВП, во время Великой депрессии потеряли 26% своей экономики.{629}
Отсюда неизбежно следует, что вопреки общему мнению тариф Смута—Хоули не явился причиной, а скорее значительно усугубил Великую депрессию.{630},[94]Если в 30-х годах торговая война не слишком повредила мировой экономике, то международную коммерцию она, несомненно, подорвала. Как уже говорилось, за годы действия тарифа Смута—Хоули мировая торговля сократилась значительно. В период с 1914 по 1944 год ее объем оставался без изменений, причем за эти три десятилетия, из-за двух глобальных военных конфликтов, мировой ВВП вырос приблизительно вдвое.
Недавно специалисты по экономической истории подсчитали, что тарифные войны 30-х годов послужили причиной меньшей части экономического упадка. Большая его часть приходится на долю самой Великой депрессии, снизившей спрос на товары. Интересно, что сочетание «специальных тарифов» и дефляции приводило к тому, что ненамеренно наносимый ущерб оказывался, по меньшей мере, таким же, каким было преднамеренное повышение пошлин. Специальные тарифы начислялись на фунт веса или на единицу товара. Если цена фунта товара падала, а пошлина за фунт товара нет, то выходило, что адвалорная пошлина повышается. Скажем, специальная пошлина в 20 центов за фунт мяса составляла при цене в 40 центов пошлину в 50%. Если цена мяса падала до 20 центов, значит, эффективная адвалорная пошлина становилась равна 100%.{631}
Настоящий долгосрочный ущерб от тарифных войн понесла не мировая экономика — там он был минимальным, — и даже не мировая коммерция — там он скоро компенсировался. Этот ущерб пришелся на неосязаемую часть торговли — на расширение круга потребляемых товаров с отечественных на иностранные, на проживание среди иностранцев, торговлю с ними, понимание их интересов и образа действий. Фермеры Дженкинс и Джонс в притче Халла в конце концов пришли к пониманию, что живые они полезнее друг другу, чем мертвые. Когда назревала Вторая мировая война, разные государства не смогли этого понять, пока не стало слишком поздно. Политические и моральные преимущества торговли примерно за сотню лет до этих событий красноречиво описаны Джоном Стюартом Миллем: