Великосветский свидетель

Вадим Данилович упорно стоял на своей версии и воспринимал все, противоречащее его суждению, как досадную помеху. Впрочем, Шумилова не могло не радовать то обстоятельство, что помощнику прокурора, хочет он того или нет, все же придется разбираться с жалобой Жюжеван.

Шумилов ехал к дому Прознанских. На душе было скверно. Он представлял, с каким лицом его встретит Софья Платоновна и что ответит на просьбу предоставить в распоряжение следствия дневник покойного. Объяснение могло получиться не в меру эмоциональным и вздорным.

Швейцар Сабанеев был на своем месте. Он вышел из-за витражной загородки, щелкнув каблуками, поздоровался. Дверь в квартиру Шумилову отворила Матрена Яковлева, горничная, которую он допрашивал в прокуратуре. Женщина приняла пальто и проводила Шумилова в небольшую гостиную, служившую Софье Платоновне и кабинетом: в углу стояло небольшое, красного дерева, бюро, на нем лежали бумаги, счета и большая бухгалтерская книга.

Софья Платоновна посмотрела на Шумилова поверх круглых, смешных очков, державшихся у нее на кончике носа. Шумилов едва успел поздороваться, как внезапно раскрылась дверь, и из смежной комнаты вошел полковник. Он выглядел по-домашнему и был облачен в просторный атласный стеганый халат, перехваченный поясом с кистями.

— Что здесь происходит? — с весьма решительным видом спросил он. Ну, прямо-таки коршуном налетел!

— Шумилов Алексей Иванович, — на тот случай, если полковник позабыл его имя-отчество, представился Шумилов, — делопроизводство помощника прокурора окружного суда Шидловского. Если припоминаете, я в составе следственной группы производил в вашем доме обыск.

— Слушаю, Алексей Иванович.

— Следствию стало известно о существовании важного документа — дневника вашего сына Николая, который не был приобщен к делу в ряду прочих его бумаг.

Шумилов заметил, что супруги переглянулись, но лица их оставались непроницаемы, ни один мускул не дрогнул. Алексей Иванович нутром почувствовал: тетрадь точно существует, но родители сейчас начнут запираться. Шумилов поспешил продолжить, пока они не наговорили гору лжи, усложняя и запутывая ситуацию.

— Когда проводилась выемка бумаг, вы не обратили наше внимание на отсутствие среди них столь важного для следствия документа, как дневник. Никто не ставит вопрос о его умышленном непредставлении, мы понимаем, сколь тяжел был для вас тот момент. Следствию доподлинно известно, что дневник существует, он не мог быть уничтожен случайно или по недомыслию. Нам известно, что сам Николай свой дневник не уничтожал, — тут, конечно, Шумилов блефовал, но следовало упредить возможное возражение родителей. — Это тетрадь в рыжей сафьяновой обложке и сейчас она находится в доме. Обычно она хранилась в письменном столе в комнате Николая.

В комнате повисла тяжелая тишина, нарушаемая только звуками улицы, проникающими через приоткрытое окно. Родители явно не хотели отдавать дневник, но были застигнуты врасплох и не знали, как себя повести.

— Господин полковник, мы ОБЯЗАНЫ приобщить тетрадь к делу, — продолжал давить Шумилов. — И вы обязаны ее выдать. Напомню вам содержание статьи 368 «Устава уголовного судопроизводства» Российской Империи: ни присутственные места, ни должностные или частные лица не могут отказываться от выдачи нужных к производству следствия письменных или вещественных доказательств. Нарушая эту статью…

— Я не отказываюсь, — негромко сказал полковник, многозначительно взглянув на жену. — Вы, разумеется, получите дневник Николая.

Софья Платоновна поджала губы, на переносице образовалась вертикальная складочка. Открыв дверцу бюро, она запустила руку вглубь и выудила рыжую сафьяновую тетрадь.

— Это не специально так получилось, просто в момент обыска у Николашеньки ее не было в столе… В то ужасное утро она лежала… совсем в другом месте… — Софья Платоновна запиналась, выдавливая из себя слова, и глаза ее бегали, как у нашкодившего котенка. — …Среди его учебников, которые он читал в последнее время… Мы даже не можем сказать, как это получилось… и совершенно упустили из виду, когда шел осмотр вещей…

Шумилов взял тетрадь, пролистал наспех. Это был именно дневник.

— Благодарю. Я напишу расписку, пригласите прислугу, дабы она засвидетельствовала, — проговорил Алексей Иванович.

Через пять минут он уже был на набережной Мойки. Ноги быстро несли его назад, в прокуратуру; не терпелось сесть за стол и внимательно изучить записи Николая.

«Ну, полковник, ну, жук! — размышлял Шумилов по дороге. — Разоблачает гувернантку, а сам пытается утаить от следствия такую важную улику, как дневник! Да, впрочем, разве только полковник? Как там говорится? Муж да жена — одна сатана. Только пока непонятно, кто кем руководит. Жюжеван ведь именно мамашу Николая называла своим главным недругом. И с чего бы это? Что они не поделили?»