Веллоэнс. Книга первая. Восхождение (СИ)

мы только сюда вылезли, он был сух, как солома в летнюю жару. И у рыбины

шкура была толстая, пришлось Марховым кинжалом пилить.

Сабельщик зло посмотрел на Авенира:

– Так вот чего он весь в зазубринах.

Внезапно волхв похмурел:

– Значит сфера не выход. Сначала завязнет, потом кристаллы пробьют

оболочку и воздух уйдет. А когда лед… растает, мы утопнем.

– Утопнете, рыбачки. И станете моими мужьями.

Из болота выглянула девичья голова. В копне темно-красных волос запутались

веточки хвоща, на затылке вместо гребня умостилась зеленая жирянка – на ее

листья налипли мушки, долгоносики, умирали разлагающиеся мальки. На

изумленных героев смотрели большие, почти рыбьи, черные глаза, без век и

ресниц. Лицо овальное, с узким подбородком, высокими скулами, покрыто

студенистой слизью. Вместо ушей по бокам темнели аккуратные дырочки, подернутые пленкой. Синеватые губы игриво сложились бабочкой, бледная

перепончатая рука послала Пармену воздушный поцелуй:

– Всю ночь за тобой наблюдала. Я умолю сестер, отдадут тебя мне в женихи. А

то у них уже по три десятка, а у меня ни одного. Говорят, молода еще.

Аккуратный носик недовольно вздернулся, на лбу появились складки:

– Да, я молодая, всего полтора ста. И что с того? Зачем мне по старости жених?

Цыган побледнел, даже природная смуглость не прятала страха. Утопленница

улыбнулась, обнажив длинные острые зубы:

– До мерцающего тумана, сладенький. Повезло тебе с такой красавицей, как я.

Девица на миг исчезла и выпрыгнула из тумана, плавно кувыркнулась в

воздухе и бесшумно, почти без брызг, ушла под воду. Марх цокнул:

– А ведь правда, Пармен! Грудь остренькая, животик круглый, спинка

стройная, даже ножки остались, а не хвост. Что ниже спины, худовато, но ничего!

Откормишь. Ей пауки твои зажаренные, ой как понравятся. Резвится, аки карась, скучать не даст. Облюбуете трясиночку, будете жить-поживать, да мальков

наживать.

У юноши перехватило дыхание, озноб уступил место жару. Щеки

зарумянились от стыда. Авенир тоже покраснел, но взгляд остался серьезным:

– Марх, это болотница. Анчутка, берегиня, бродница, лобаста, лоскотуха.

Безверная утопленница, но добрая. Еще и молодая.

Сабельщик огрызнулся:

– И что мне с того? Все одно сгинем.

– А сестры её значит, кикиморы. Пострашнее и характером скверные. Кто

станет их «свежими» мужьями, как зришь?

Лицо тарсянина вытянулось:

– Так давай же выбираться! Я слыхивал у этих тварей кривые двухпалые лапы

и хвост с начищенной чешуей. Да и рожи словно щучьи, а я с детства щук не

люблю.

Волхв качнул головой в сторону Пармена:

– Есть у меня мысль одна, – поманил цыгана, – врешь хорошо? Надобно

научиться.

– Не кручинься, сладенький! Я буду доброй женою.

Пармен оторвал голову от колен. В серебристом тумане алела голова, большие

глаза пристально смотрели на юношу.

– Почему мой теплокровный повесил голову? Неужели не хочет жениться?

Или у тебя есть семья?

Цыган с дрожью в голосе, ответил:

– Страшно. Я не хочу умирать.

Утопленница подплыла ближе, демонстративно пригладила волосы,

приподняв из воды небольшие холмики. Затем облокотилась на берег, уперевшись

подбородком в ладошки, игриво смотрела на юношу. Пармен старался не смотреть

на берегиню, вперился вдаль, но глаза так и норовили упасть на грудь, то и дело

заглядывался на болотницу. Та сочувствующим тоном сказала:

– Не бойся. Это не больно. Ты потом даже сможешь чувствовать и думать. Я не

помню, как умерла. Помню только, что играла с подругами в прятки, заплутала и

попала в болото.

Парень удивился, даже забыл, что страшно:

– Так ты не родилась здесь? Я думал, болото… или озеро. В общем, что оно

отделено от мира. А как ты?

– Также. Играла с берегинями… Течением унесло. Я пыталась вернуться, но

проход исчез. Видать болотник наш зарыл. Познакомилась с Тинаки и Лоамми, они

здешние – даже не утопленницы, а потомственные кикиморы, донницы.

Цыган улыбнулся.

– Меня Парменом кличут.

Берегиня кивнула, довольно пригладила волосы:

– Офелия. Перестал бояться, милый? Я не дождусь, когда смогу, наконец, о

тебе позаботиться. Жаль, сестры еще не приплыли, они обрушат эту преграду, называемую землей. В мире должно быть лишь дно, никаких берегов и уж точно, никакой суши.

Пармен дрогнул:

– Ты тоже станешь кикиморой? Соратники сказали, что они страшные… И

толстые, и злые. Друзья, они…

– Ищут выход и поесть чего, я знаю. Лаза отсюда нет. Не переживай,

прозрачный мой. Сестры – кикиморы, потому что их матери, которые здесь утопли, были распутницами и чтили демониц. Да и сами они не старались жить верно.

Если считать людской склад верным. Мои родители праведными были, богов

чтили, закон соблюдали.

Офелия вздохнула, на миг умолкла, печально улыбнулась:

– Во всем я папеньку слушалась. Даже с мальчишками на сеновал не бегала, а

ведь, ой как хотелось. Только над богами посмеивалась, есть такой грех. Потому

видать, когда утопла и не взяли в Пиреи. Буду всегда такой, но и никогда

кикиморой не стану.

Пармен смутился. Молчал, внутри что-то кипело, стреляло. Берегиня по-

особенному, красива своеобразной, холодной красотой. Если еще волосы помыть, расчесать. Выбрать омут почище. Считай, водяница будет, хоть и в болоте. Он