Веллоэнс. Книга вторая. Царские игры

Обогнув насыпь из валунов – памятник какой-то древней битве – охотница заметила возле кряжистого дуба хохлатого секача-одинца. Кабан взрыхлял землю, поедал сочные желуди, длинных жирных червей, похрюкивал от удовольствия. Зверь учуял чужака, поднял морду. Аггша решила не бить в глаз – голова кружится, зря потеряет время. Клинок ударил в бок, сразу за грудиной. Вепрь взвизгнул, яростно понесся на Инэгхи. Та выругалась – швыряльный нож застрял в шерсти. Слишком часто этот дикий свин терся о смолистые сосны, крепил свою щетинистую броню – калкан.

«Почему боги не дали мне разума? Отыскала бы мирного оленя – нет, надо лезть на рожон, затевать бранку со старым опытным вепрем!»

Нижняя пара рук сжала короткую двухклинковую совню, верхние достали из заплечного пояса-страфиона узкие трехгранные клинки – сиены. Она отпрыгнула от несущегося секача, вскользь проведя совней и вскрикнула – бивень порвал голень. Умный кабан не пробежал прямо, как молодые вепри, а повернулся, чтобы вновь бросится на противника. Если бы он успел, то, в лучшем случае, раскроил бы Инэгхи бедро. В худшем – выпотрошил кишки. Аггша успела придавить голову зверя совней, вонзила сиены в основание черепа. Темный узкий металл легко пробил жесткую закаменелую шкуру, разорвал шейную кость, проколол гортань. Вепрь всхрипнул и обмяк.

«Надо бы перевязать рану. Кровь привлечет волков».

Перебрасывающая Огонь секунду думала. Как и все агги она не любила одежды, носила только пояс-страфион, боевой черес да набедренную повязку. Одевала еще сапоги, но в этот раз оставила в обозе – лесные камешки и трава пяткам приятны – не то, что городские мостовые, на которых можно и плесень подхватить и другую неведомую заразу. Выбор очевиден – страфион разлетелся на два лоскута, обнажив объемные круглые перси. Одним лоскутом Инэгхи перевязала голень, приложив примочку из подорожника, вторым перетянула шею поверженного секача – чтобы не капала кровь. Сиены убрала в черес.

«Где же обещанная дочка?».

Вестимо, Одар посмеялся над ней. Хотя на него это не похоже. Да еще слова о любви, поцелуй. Глубоко внутри у зеленокожей что-то поднималось, вскипало. Агги не подвержены высокой любви, чувства охватывают их в кровавой брани и ритуальных танцах. Мишнут – это слово обозначало многое. Равенство всех и каждого, нечто большее, чем простое собрание. Семья, но семья священная, нерушимая. Страдает один – страдают все. Питается один – питаются все. В ее клане каждый мог взять на ложе любого понравившегося. Общая добыча. Общие дети. Общие мужья и жены. Нечто среднее между похотью и жертвенностью, как их понимают люди. Соитие исходит из равного уважения ко всем, руководствуется не похотью, но заботой обо всех, исключают ревность и всё то, что среди людей называется изменой. Любовь к одному эгоистична, она выделяет из клана, понужает заботиться о ком-то одном.

Инэгхи старалась создать в цирке подобие «мишнут», своеобразное единство и равенство душ. Удалось. И вот сейчас в ней зародилось что-то личное, своё, сокровенное. Аггша тихо выругалась:

– Столько быть одной – и дряхлого Мимаха возжелаешь.

Она уверила себя, что про дочку Одар пошутил, собралась было возвращаться, но тут среди зарослей жимолости что-то мелькнуло.

«Прыткий заяц».

Нет, она не позволит себя унизить. Охотница, убившая вепря, но упустившая беляка – смех и позор. Был в ее боевом поясе – чересе – еще один козырь. Инэгхи сложила трубку и заправила сонный дротик. Даже если промахнется – зверек не испугается – мало ли жуков летает. А дротиков у нее достаточно. Целых три.

Плевок, шорох – радость, будто подбила лося, а не зайца. Боль в голени пропала, кабан будто стал легче. Зеленокожая стремглав бросилась к добыче, на бегу споткнулась о разрытый секачом корень и полетела в кустарник. Тоненькие ветки подломились, те, что потолще, больно исцарапали кожу. Инэгхи кубарем проломила заросли и вывалилась с другой стороны, угодив в ручей и кабанью кучу. Фыркнув, она выплюнула грязь с листьями, отерла лицо. Даже после смерти вепрь умудрился ей насолить.

– Мудрый зверь. И хитрый.

Аггша уловила чье-то присутствие, вскочила, руки потянулись к сиенам. Каково же было ее изумление, когда она увидела испуганные глаза девушки. Худенькая, в сером плюшевом платье, больше подходящем для танцевальной залы, чем леса, с смуглой, в едва заметных трещинках, кожей. Перед ногами лежала раздавленная травяная корзинка – по широкому фиолетовому пятну видно, что жимолости в ней было доверху.

– Вот и наша мамаша!

Старик Мимах в своем цветастом камзоле нелепо задергался, раскинул руки и бросился с объятиями на гологрудую Инэгхи. Та огрызнулась:

– Мне не до твоих шуточек!

Красный после упражнений с ядром Доден и братья-азотяне хищно скалились. Павол укоризненно покачал головой:

– Ай-ай-ай. Нельзя же так! Среди бела дня такие шалости себе позволять! Еще и девчушку растляешь, а ей же и тридцати нет.

Глаза аггши злобно блеснули, она бросила перед зубоскалами кабана и зайца:

– Мамаша принесла покушать своим слабеньким деточкам. Они сами-то без мамки никуда!