Велосипедная прогулка

Расстались мы позже, в сентябре… Потом была эта странная, тягостная осень… Не останавливало меня даже то, что история с диссертацией «о девочках» продолжилась. Однажды к нам в кабинет заглянул журналист Сева с четвёртого этажа: у вас принтер работает? Каково же было моё удивление, что в распечатке оказался черновик его диссера! А Сева, которого он за деньги попросил распечатать, передал слова и настроения аспиранта: что «нет сил уже», «надо, наверно, всё бросить» и махнуть… в армию! (Куда их обоих, известных Masters of Peresdacha, не раз пытались отослать с последних курсов, но загремел с финального пятого один Логинов.) Сева начал было сортировать, пытаясь отделить уже готовую пачку с Введением от Первой главы, но тут ему позвонили и он, сбросив всё мне, убежал. Часть листов была из другой распечатки, на одном из них поперёк текста его безумным, «на грани и за гранью фола» почерком: «В этом романе метафорически речь ведётся не о сексуальности. Набоков хотел овладеть своей молодостью. Именно „овладеть“ – как нарушитель, violator, с помощью чародейства. Но овладеть ушедшим невозможно: время необратимо». В «Лолите» то есть, и то есть эта книга совсем не «о девочках»! Вот вам и «Тату» forever! Короткие фразы, как гвозди… – или всё та же литвед-лапша, только уже в засушенном виде?..

Я взяла у редакторши цифровой аппарат и сфоткала пару исписанных листов. Тут были уже слоями друг на друге и в разных направлениях мысли и цитаты, мне кажется, как-то явно «не по теме» диссера. «Связи в человеческом мозге – это больше похоже на художественное произведение, большой роман или эпопею». «Возможно, всю Вселенную создаёт один-единственный электрон, который, рассеиваясь, мечется туда-сюда во времени». «Я, видящее сон – такой же эффект сна, как и то, что это я видит. То я, которое видит сны, это не то же самое я, которое их анализирует, а особое сновидящее эго, как бы эхо обычного, исчезающее с самими снами». «Коллективное бессознательное – как грибница, где отдельные индивидуумы, словно грибы в лесу, никакие не отдельные, а лишь видимая часть одного общего сверхорганизма». «Любая революция должна начинаться здесь, в этой твоей душе, в этом теле». И это мельком поверх и между печатной «лапши»: реминисценции, интертекстуальность, нарратор, нарравтор, М. Бахтин, М. Лотман, Г. Барабтарло!.. В доинтернет-эпоху каждую мысль нужно схватить (из воздуха, разговора или книги) и присвоить-продумать. Вот что, наверно, его на самом деле интересует!

Помню, как задевало меня и то, что не только Горошкин, но и все мои новые знакомые из так называемой рок-тусовки, а иногда и окружающие коллеги, когда в разговоре в моих оговорках всплывали две простых русских фамилии, сразу улыбались, кивали, затем крутили у виска, а под конец произносили: «Ну, это чума!» Алгоритм реакции всегда был тот же! «Лимонов» тоже просто так не произнесёшь, это даже в наше время (чаще такое обеденное – бедное, обыденное) – как сильный хлопок ладонями, как внезапный звук пощёчины. Затем уже или «чума», если человек молод и не совсем дебил, либо польются политические и иные инсинуации – если это всезнающий местный волк-журналюга в засаленной безрукавке. А когда я несколько раз случайно наткнулась на знакомую фамилию, скромно прицепленную к коротенькой колоночке в совсем неожиданных местах (газетах и журналах – и не только тамбовских: даже в той самой, нелегально партийной!), одновременно чувствовала укол в сердце и ожог пальцев. Это как будто что-то яркое и немыслимое вырезано ножницами из яркой цветной бумаги и немыслимых тканей и наклеено на серую, туалетно-бумажную газетную поверхность.

* * *

…Пришла в себя и увидела её, нависшую надо мной, с безумной улыбкой на лице. Безумной и – даже красивой! Почему-то улыбнулась, едва не засмеялась – наверное, была рада, что она жива.

– Очнулась, сука паршивая! Ну, сейчас ты у меня посмеёшься!.. – её колено больно надавило мне на грудь. Верёвка, которую она держала в руках, не оставляла сомнений в том, как именно она хочет её применить.

На ней были перекрученные красные стринги, а на ногах развязанные тяжёлые ботинки.

Совсем близко хрустнула ветка. Мы обе вздрогнули и обернулись «к столам». Её лицо мгновенно изменилось.

– Зверёк какой-нибудь, – я улыбнулась, зачем-то пытаясь её успокоить.

Она, сидя на мне и держа руки, уткнулась горячим лбом в мою шею и тихо заплакала. Я ничего не говорила, просто молча гладила её по голове. Было тихо, темно и… невероятно хорошо…

Спустя минуту хруст в чаще повторился громче.

Она, вся вздрогнув, сильнее прижалась ко мне, загораживая волосами, распухшими губами как будто ища мои губы… Мне вдруг вспомнились неловкие ситуации, когда Вика в школьную пору пыталась подстроить что-то подобное – чтобы меня поцеловать…

Меня трясло, словно в ознобе, и через глухие удары собственного сердца, стучащего в ушах, как огромный барабан, я не могла расслышать, бьётся ли её…