Вэлра

- Любимый, единственный любимый в бесконечности. Для тебя тысячелетия невообразимо большие сроки, по твоему не может быть таких странствий... Но знай же, что тысячелетья становятся песчинками в пустыне одиночества, каплями в кровавом океане, когда ищешь Любимую Душу - Единственно Любимую Душу среди бесконечных миров. Тысячелетья - да что тысячелетья, Любимый! Тысячелетья прах, даже - время прах! Даже время погибает, затухают светила, гибнут среди океанов тысячелетий галактики, но поиск продолжается, Любимый... Так я искала тебя, так неужто ты думаешь, что оставлю теперь?! Миры, бесконечность, время - поверь, все смертно, все прах - даже боги затухают и разгораются вновь. И только стремление двоих - пусть разделенных бесконечными просторами - нетленно! Я нашла тебя! Я Люблю Тебя!

И тут голос ее был подхвачен голосом тысяч громов - тот рокот (пока далекий) доносился из-за ограды, со стороны полей - там, за строящейся громадой, темнела не туча - нет, некая темная бездна! И вся она рокотала, и вся перекликалось гласом тысяч ослепительных разрядом - все бездна рокотала, и из под наружных, самых громких разрывов, слышался еще рокот бесконечных глубин.

А очи Вэлры! Это же были не человеческие очи! Эта ночь, каких-то невообразимых межгалактических просторов, эта ночь видевшая бесконечно многое, чего и не мог вообразить человеческий разум.

И тогда Сашу охватил ужас - холодная дрожь пробирала его тело. Он попятился, он вновь споткнулся, но ухватился за край повозки - попятился дальше.

И он зашептал страстно, с мольбою зашептал:

- Прошу, не преследуйте меня больше... Я не хочу! Вэлра, мне страшно, мне страшно рядом с тобою. Ты... ты бездна! Да ты поглотишь мою душу!... Мне жутко с вами, оставьте же меня! Я никогда - слышите вы - никогда не пойду за эти ворота!

И он вновь бросился прочь. Вновь он рассекал кусты, вновь проскальзывал между деревьев, но на этот раз голоса Вэлры не было - зато позади переливалась громами бесконечная бездна, и Саша понял, что ему от нее Никогда не уйти.

Но он все же бежал и, через какое-то время вырвался на асфальтированную дорожку, тут увидел и привычные очертанья небоскребов - которые казались совсем маленькими, ничтожными против здания, которое возводили тридцатиметровые птицы.

И он бежал до своего дома - вот, тяжело дышащий, ворвался в свою квартиру, запер дверь, метнулся в комнату, повалился на неубранную кровать и, обхвативши голову, застонал: "Я просто болен. Просто болен, болен, болен!.. Этого ничего не было - это все галлюцинации".

И потянулись минуты, часы. Саша то лежал на кровати, то вставал, проходил ко столу, садился в кресло - смотрел на занавешенное бельем окно. Потом ему стало душно от того, что окно закрыто и нет простора - некуда взору метнуться - и он сорвал все белье, скомкал его в кучу, отнес в ванную и там на пол бросил... Выбежал на балкон: воздух был душный, листья тяжело, устало шевелились - шелест их был приглушенный, казалось, что они умирали.

Далеко, за городом, со стороны парка, собиралась гроза; пока еще грозовые тучи едва были видны, они наливались белым сияньем, однако, раскатов пока не было слышно.

Саша посмотрел вниз, в проеме между ветвями деревьев асфальт - на нем никаких следов утренней кровищи, более того - детвора там начертила уже классики, и девочки прыгали через резинку. Прыгали без единого звука, будто немые, или мертвые...

- Я болен. Я болен. - прошептал Саша. - Просто, перенапрягся вчера из-за Ани, все это время проспал, и никакой цыганки не было, и Аня жива - все мне привиделось. Я спал все это время.

И тут он услышал знакомый, ленивый голос:

- Вам же сказано было - оставаться в квартире. А вы куда убегали?

Тут Саша вздрогнул - попятился: в десяти шагах от него, на соседском балконе стоял тот самый утренний. Он стоял на том же самом месте, где и за несколько часов до того. Не моргая, внимательно смотрел он на Сашу.

Тогда юноша бросился в ванную, подхватил какую-то простыню и, вернувшись, занавесил ей балкон; а, когда уселся за стол, услышал из-за простыни властный голос:

- Никуда больше не вздумайте отлучаться...

Саша зажал уши и, испугавшись, наступившей мертвой тишины - тут же разжал их. Все равно была тишина - слишком тихо, слишком. С улицы - ни звука; только тикают в душном воздухе часы.

И ему страшно стало от этого размеренного "тик-так", ему страшно стало за уходящие неведомо куда, умирающие секунды. Ему захотелось ухватиться за любую из этих секунд, узнать у нее что-то, поговорить с нею, но с каждым "тик-так" - умирала секунда.

Он подбежал к часам, сорвал их со стены, тоже отнес в ванную - швырнул на покрытый бельем пол.