Вельвет

Жилище выглядело не ахти. В углу корчилась от старости кровать, на журнальном столике воняла чашка с горой окурков. Повсюду валялись платья, кофточки. У окна замерли два чемодана – но не так, как обычно замирают они перед дорогой, а так, будто потерпели кораблекрушение. Где-то была открыта форточка, и выл сквозняк.

– Догадываешься, почему я здесь? – спросил Михалыч. Стула он не нашел и, сняв шляпу, присел на расползающуюся пачку бумаги.

Кошечка затянулась, качнула головой. Дым от сигареты танцевал в темном воздухе что-то восточное.

– Ты преследуешь Зубова с супругой?

– Он женился на авокадо, – хрипло сказала Софи.

– Ты что, расистка?

– Она овощ. Он – заяц. Кто у них родится? Баклажан с ушами?

– Послушай, киска…

– Софи, – сказала она и раздраженно дернула хвостом.

Михалыч хмыкнул, потом хмыкнул еще раз, не сдержавшись, и наклонился вперёд.

– Софи, ты молода. У тебя все впереди. Не трать свое время на прошлое.

– Считаете себя умудренным жизнью?

Михалыч вывернул шляпу туда-сюда.

– Скорее, потрепанным.

– С чего вы решили, что я их преследую?

– Ты знаешь, что она авокадо. Ты переживаешь не лучшие времена, судя по… – Михалыч обвел лапой комнату, а потом постучал по своему импровизированному стулу. – У тебя пачка бумаги, которая тебе явно не по карману. На такой же писали угрозы.

– Я подрабатываю в «Телеграфе». Мне этой бумагой выдают зарплату. Именно поэтому она мне и не по карману.

– Софи…

– Если у вас швы разошлись, и синтипон вылезает наружу, это не значит, что надо остальных учить жизни.

– Софи! – Михалыч повысил голос, теряя терпение. – Мне не обязательно доводить дело до конца, если ты обещаешь больше не преследовать Зубова с супругой. Мы с моей совестью, так сказать, можем прийти к соглашению и закончить расследование на этом визите. Деньги за заказ поделим. Выпьем по чашечке меда…

Кошечка в последний раз затянулась и метко кинула окурок в чашку. Рассыпался сноп искр, освещая нацарапанную прямо на столешнице заячью морду и воткнутый в нее нож.

– Идите вы, Михайлов, к черту со своей совестью.

***

Михалыч с тяжелым сердцем вышел из Подковы, сел в свой «ГАЗ» и стал ждать. Ледяные сиденья морозили спину сквозь плащ и мех, уши дрожали от холода даже под шляпой.

– Один поросёнок пошёл на войну, второй поросёнок – в церковь. Третий взял в лапы совок и метлу и что-то куда-то…

Вельветовая кошечка выскочила из дома в коричневых сапогах и залежалом пальто угольно-черного цвета. Она прищурилась на яркое солнце, нагнула голову, прячась от ветра, и решительно пошла по трамвайным путям.

– Плохой поросёнок, – устало сказал Михалыч себе под нос. – Очень плохой.

Он выждал, пока Софи дойдет до перекрёстка, завёл «ГАЗ» и, фыркая выхлопными, поехал следом. На повороте медведь огляделся: кошачья фигурка прошла к общественной остановке у «Импортпродторга», украшенного новогодним хламом по самую крышу. Теперь Софи ходила туда-сюда, нахохлившись и сунув лапки под мышки – видимо, чтобы согреться.

Михалыч притормозил на противоположной стороне улицы и стал любоваться кошечкой. Минут пять спустя он поймал себя на этом и отвернулся. Минут через десять из-за гребня холма звякнуло, и показался ярко-желтый трамвай с цифрой «7». Софи села в него, а Михалыч снял с ручника… мотор посипел и затих.