Венчание с бесприданницей

Устинья резко поднялась с постели – и тут же с досадливым стоном упала обратно: отчаянно закружилась голова и страшной болью отдало в ноги. Кот спрыгнул с подоконника и недовольно заходил по полу. С улицы донёсся скрип калитки, шлёпанье шагов, послышался топот в сенях – и дверь распахнулась. Девчонка лет двенадцати, отдуваясь, втащила в горницу ведро с водой, с облегчением бухнула его на пол у печи – и вытаращила глаза на Устинью:

– Охти ж! Очуялась, никак?

– Какой день нынче, девка? – тревожно спросила Устинья. – Отчего колокола звонят?

– Так Покров же! – пожала плечами девчонка. – Мамынька до церкви ушла, меня на хозяйстве бросила. А барин в ниверситете своём, к обеду будет. Ты лежи, лежи. Поесть хочешь? Сейчас штей дам тебе! Шутка ли – неделю лежала без памяти!

– А более никто не приходил? Никто меня не спрашивал?

Девчонка рассмеялась, показав щербатые зубы.

– Да кому тя надобно-то? Ты давай седай потихоньку, сейчас штей дам! Меня Аксюткой звать!

Пока Устинья силилась справиться с дурнотой и усесться к столу, Аксютка сняла с печи заслонку, ухватом ловко подцепила большой котелок и, кряхтя, вытащила его на припечек.

– С мясом, что ли? – изумилась Устя.

– А то! – важно отозвалась девчонка, наполняя черпаком большую миску. – У нас, слава богу, дом не из последних, крапивы не хлебаем! На вот! Сейчас и хлеба дам!

От запаха Устинья едва не лишилась чувств. «И ведь каждый день люди этак едят! Что ж это за счастье Господь посылает…» Она старалась есть как можно медленней и аккуратней, чтоб не показаться деревенской жадной дурой, изо всех сил подавляя желание влить в себя всю миску в один присест. «Вот бы Таньке так же… Тоже никогда мяса того во рту не держала… И где ж это их носит? Неужто несчастье какое?» При этой мысли у Устиньи засаднило сердце, и она невольно опустила ложку.

– Ты ешь, ешь, я ещё опосля налью! – по-своему поняла её смятение Аксютка. – И ведь чудо-то какое, что ты у нас опамятовалась! Уж как мы боялись, что и доктор не поможет!

– А ко мне и доктор был?! – поразилась Устинья.

– А то! Самый что ни на есть важнющий! Уж вертел тебя, крутил, порошков напрописывал… С час барину толковал, как с тобой управляться, – а там уж Михайла Николаевич сам возился.

– Как – возился? Барин?! Со… мной?! – Устинья не знала, что и думать. – Воля твоя, Аксютка, врёшь ты!

– Воля твоя, не вру! – обиделась девчонка. – Наш Михайла Николаич на войне в дохтурской бригаде был! И сейчас на доктора учится в ниверситете своём, таковы толстые книжки читает, что и у попа не увидишь! Да у него, ежели хочешь знать…

Страстный монолог Аксютки прервал басистый рёв, раздавшийся под окном.

– Охти, господи! – подскочила девчонка. – Захар воет! Да что ж это за наказанье господне… – и, подхватившись, вылетела за дверь.

Вскоре она вернулась, волоча за собой ревущего мальчишку лет шести, которого ловко направляла увесистыми шлепками:

– Есть на тебя угомон, бес окаянный, аль нет?! Кому было велено – на улицу не бегать, гусей не дражнить, в грязь не хлопаться?! А он, образина, всё как есть навыворот исполнил! Вот мамынька придёт, хворостиной выпорет! И что ж это за проклятье таково, и на праздник божий в грех введёт!

Мальчишка залился ещё громче. У Устиньи заломило виски, и она, невольно поморщившись, позвала:

– Поди-ко сюда, дитятко! Да не вой вхолостую, а поди! Я тебе побасенку скажу…

Мальчишка смолк и уставился на Устю круглыми, как пуговицы, мокрыми от слёз глазами. Затем неуверенно сделал к ней несколько шагов. На грязном лбу Захарки красовалась вздувшаяся шишка, на мордочке виднелись грязные разводы.

– Чучело огородное… – горестно вздохнула Аксютка. – Устинья, сделай милость, повозись с ним, аспидом, хоть минутку, мне же ещё в хлеву прибраться надобно!

– Побасенку-у! – севшим от слёз голосом потребовало чадо.

– Ты домовых видал когда? – Устинья притянула его к себе, усадила рядом на лавку. Голова больше не кружилась, а после щей с мясом по всему телу расходилась тёплая истома.

Солнечные пятна на полу растаяли. За окном принахмурилось, потянуло ветром, и вихрь золотых листьев заплясал в палисаднике.

– Встренулись однажды два домовых: один в доме у хорошей хозяйки жил, а другой – у неряхи да неумехи. И вот нахваливает первый свою хозяйку: и встаёт-то она раненько, и хлеб ставит в печь вовремя, и скотину кормит, и хлев убирает, и ни соринки у ней на полу, и детки присмотрены, и напрясть-наткать успевает… А второй домовой плачет: а моя-то ничего не делает, всё на печи валяется, мух считает, дети не кормлены, изба не метена… Вот чтоб мне пропасть, ежели я нынче ночью ейную хату не спалю! Пали, – первый-то ему говорит, – да смотри решета не трогай, его твоя хозяйка у моей взяла…

Захарка зачарованно внимал, тараща глаза. У печи с открытым ртом застыла Аксютка.

– Эй, Устька, подождь за ради Христа! – выпалила она, когда Устинья остановилась перевести дух. – Не досказывай, я за соседскими сбегаю! Пущай тож послушают!

Устинья, слабо улыбнувшись, кивнула, и девчонка выметнулась за дверь.