Вендетта

Наконец наступил день свадьбы. Подле Джиневры не было никого из близких. Пока она одевалась к венцу, Луиджи отправился за свидетелями, подпись которых требовалась для брачного договора. Их свидетели были славные люди. Один из них, отставной унтер-офицер гусарского полка, которому Луиджи еще в армии оказал незабываемые для честного человека услуги, жил теперь тем, что сдавал внаем кареты и держал несколько фиакров. Вторым свидетелем был подрядчик по строительным работам, хозяин дома, где предстояло жить новобрачным.

Каждый из свидетелей привел с собой по приятелю, и все четверо вместе с Луиджи явились за невестой. Эти люди не привыкли к общественному лицемерию и считали, что оказывают самую простую услугу Луиджи, поэтому пришли в опрятной, но будничной одежде, и ничто не напоминало о веселом свадебном шествии. Сама Джиневра тоже оделась просто, в соответствии с новыми обстоятельствами своей жизни, но в ее красоте было такое благородство и величие, что у обоих свидетелей, считавших своим долгом отпустить комплимент невесте, слова замерли на устах; они почтительно поклонились, ограничившись безмолвным восхищением. Эта сдержанность внесла холодок. Веселье приходит только туда, где есть полное равенство. Итак, судьба распорядилась, чтобы все вокруг жениха и невесты было мрачно и сурово, их счастье не отражалось ни в чем. Церковь и мэрия находились неподалеку от меблированных комнат, где жила Джиневра. Поэтому Луиджи и Джиневра решили идти пешком венчаться, вместе со свидетелями; эта будничная простота окончательно лишила торжественности одно из важнейших событий в жизни человека.

Большой съезд карет во дворе мэрии сулил многолюдное сборище; поднявшись по лестнице, они вошли в зал, где мэра довольно нетерпеливо ждали парочки, которых в этот день должны были осчастливить. Джиневра села рядом с Луиджи на кончике длинной скамьи; их свидетелям, за отсутствием места, пришлось стоять. Две невесты в пышных белых нарядах, все в бантах и кружевах, в жемчуге, в венках из флердоранжа, шелковистые бутончики которого дрожали под венчальной фатой, были окружены веселой родней; их провожали матери, на которых они озирались с довольным и оробевшим видом. Их счастье светилось во взорах присутствовавших, и, казалось, каждый посылал им свое благословение. Отцы, свидетели, братья, сестры так и носились взад и вперед, точно пчелиный рой, играющий в лучах закатного солнца. Казалось, каждый сейчас понимал значительность этого быстротекущего мгновения, когда в жизни человеческой душа устремляется от одной надежды к другой: от желаний прошлого к обещаниям будущего. От этого зрелища у Джиневры защемило сердце; она сжала руку Луиджи, он ответил ей взглядом. Из глаз молодого корсиканца скатилась слеза; никогда еще он так ясно не сознавал, чем пожертвовала для него Джиневра. Но эта драгоценная слезинка заставила Джиневру забыть об окружавшей пустоте. Любовь раскрыла свою сокровищницу перед влюбленными, и они перестали видеть что бы то ни было в этой суете, они были вдвоем, одни в толпе; и таким же открывался перед ними их будущий жизненный путь.

Между тем их свидетели, равнодушные к предстоящей церемонии, спокойно толковали о делах.

— Овес нынче дорог, — сказал унтер-офицер каменщику.

— Он еще мало вздорожал по сравнению с алебастром, — ответил каменщик.

И, продолжая толковать о делах, они прошлись по залу.

— Однако как много времени приходится здесь терять! — воскликнул каменщик, пряча в карман свои большие серебряные часы.

Прижавшись друг к другу, Луиджи и Джиневра чувствовали себя одним существом. Поэт, без сомнения, залюбовался бы их одухотворенными лицами, озаренными единым чувством, похожими друг на друга смуглым тоном кожи, печальными и замкнутыми среди радостного гудения двух свадеб, среди веселой суеты четырех семейств, сверкавших бриллиантами, пестревших цветами, среди ликования, которое отдавало пошлостью.

Все, что в этом шумном, сияющем роскошью людском сборище выставлялось напоказ, Джиневра и Луиджи бережно таили в своем сердце. Там — разгул грубого веселья, здесь — проникновенное молчание ликующих душ; там — земля, здесь — небо. Однако Джиневра не сумела отрешиться от всех женских слабостей и преодолеть невольный трепет; суеверная, как все итальянки, она увидела в этом резком различии дурное предзнаменование и затаила чувство страха, столь же непреодолимое, как любовь.

Вдруг служитель мэрии распахнул настежь двери и голосом, звучавшим как отрывистый лай, вызвал господина Луиджи да Порта и мадемуазель Джиневру ди Пьомбо. Эта минута была тягостна для жениха и невесты. Прославленное имя Пьомбо привлекло внимание; зрители зашевелились, рассчитывая увидеть роскошную свадьбу. Джиневра встала; ее глаза, сверкавшие гордостью, внушили почтение толпе. Подав руку Луиджи, она твердым шагом направилась к двери; за ней последовали свидетели. Все нараставший шепот изумления, переходя в гул, напомнил Джиневре о том, что свет желает знать, почему отсутствуют ее родители; казалось, и здесь преследовало ее отцовское проклятие.