Вендиго

Итак, некоторое время дела в конторе шли своим чередом и весьма успешно. Джон Эндерби Джонс получал хорошее жалованье, что же касалось внешности двух главных персонажей этой истории, в ней трудно было заметить какие-либо значительные изменения, только начальник становился все толще и краснее лицом, секретарь же бесстрастно отмечал появление седины у себя на висках.

И все же кое-какие перемены произошли — их было две, обе имели отношение к Джонсу, и о них необходимо сказать.

Одна заключалась в том, что Джонса начали мучить дурные сны. Если он спал глубоко — а именно во время глубокого сна зарождаются вещие сновидения, — его с каждым днем все настойчивее преследовал какой-то высокий худой человек с темным зловещим лицом и нехорошими глазами, который был связан с Джонсом какими-то неведомыми интересами. Весь антураж этих снов был как будто заимствован из прошлого, начиная с одежды и кончая темп ужасающими жестокостями, которые переполняли их и которых в современной жизни, насколько он ее знал, существовать не могло.

Другая перемена была не менее значительной, хотя с трудом поддавалась описанию: Джонс вдруг начал осознавать, что какая-то новая часть его личности, ранее никогда не пробуждавшаяся, медленно оживала где-то в глубинах сознания. Она разрасталась, по сути, в другую личность, и малейшее проявление этого двойничества Джонс всегда отмечал со странным душевным волнением.

И эта другая личность, восставшая в нем, начала пристально за менеджером!

II

Поскольку Джонс был вынужден работать в обстановке крайне для себя неприятной, у него вошло в привычку в конце дня немедленно выкидывать из головы все дела. В рабочее время он по возможности строжайше себя контролировал, не давая воли своим фантазиям и не допуская, чтобы какой-нибудь внезапный внутренний порыв помешал исполнению служебных обязанностей. Но после работы этот строгий контроль переставал действовать, и он начинал жить в свое удовольствие.

Современных книг по интересующим его предметам он не читал и, как уже говорилось, не занимался никакой специальной практикой, не принадлежал ни к какому обществу, забавляющемуся тем, что до конца не может быть выражено, однако просто и естественно, едва покинув свое рабочее место, вступал в иные сферы, давним обитателем которых являлся, чувствуя себя там, как дома. По сути это, конечно, было явное раздвоение личности: между Джонсом из пожарной страховой компании и Джонсом из царства загадочного существовал тщательно продуманный договор, по условиям которого две его жизни не пересекались, и под угрозой сурового наказания граница между ними не должна была нарушаться в неурочный час.

Как только клерк страховой компании попадал в свою квартиру под самой крышей одного из домов в Блумсбери и менял деловой костюм на домашний, железные двери конторы захлопывались где-то далеко позади, а перед ним распахивались чудесные врата из слоновой кости, и он вступал в обитель цветов, пения и прекрасных скрытых дымкой форм. Иногда он совершенно терял связь с внешним миром, забывая и о еде, и о сне, — лежал в трансе, и его мысли витали где-то в облаках. Или же, не в состоянии отличить формы воплощенные от форм невоплощенных, выходил на воздух и гулял по улицам, на перепутье двух миров, где-то недалеко от тех сфер, в которых всегда живут, мыслят и черпают вдохновение поэты, святые и величайшие из художников. Однако плоть не допускала полного высвобождения, впрочем, случалось и так, что он чувствовал себя абсолютно независимым от телесной оболочки и тогда никаких препон для него не существовало.

Однажды вечером он пришел домой совершенно изможденный тяжелой дневной работой. Менеджер был груб, несправедлив и зол более обычного, и Джонс едва не изменил своей отработанной тактике молчаливого презрения. Все как-то не ладилось, а настроение шефа с течением дня лишь ухудшалось: он стучал своим огромным кулаком по столу, оскорблял, придирался — одним словом, вел себя в соответствии со своим естеством, обычно прикрытым тонким слоем официальной учтивости. Он сделал все, чтобы задеть больные места своего секретаря, и хотя Джонс, к счастью, обитал в сферах, с высоты которых это безобразие воспринималось как буйство дикого животного, все же напряжение давало о себе знать. Дома Джонс впервые задумался о том, что есть, наверное, какие-то пределы, за которыми он не сможет себя больше сдерживать.

Случилось ведь и кое-что необыкновенное. В результате возникшей в их отношениях нервозности, когда нервы секретаря уже были напряжены до предела из-за незаслуженных оскорблений, менеджер вдруг повернулся к нему, сидящему в углу между сейфами, всем телом, и сверкающие, налитые кровью глаза, увеличенные стеклами очков, встретились с глазами Джонса. В то самое мгновение другая личность секретаря, которая неустанно вела быстро возникла из потаенных глубин его существа и поднесла зеркало к лицу менеджера.