Вендиго

— Что я могу вам сказать, как мне описать вам, скептикам с трубками в зубах, это удивительное ощущение, когда обнимаешь нечто нематериальное, бесплотное и оно прижимается к тебе всем телом и проникает внутрь, растворяясь в твоем существе? Как будто обнимаешь порыв прохладного ветра, жгучее прикосновение летучего огня, проносящегося мимо. У меня словно судорога пробежала по телу, и еще одна, и еще… мгновенный восторг… пламенное упоение… сердце мое рванулось… и я осталась одна.

Комната была пуста. Я зажгла газ, чтобы удостовериться в этом. Последние остатки страха меня покинули, в сердце и вне его звучали восторженные песнопения, как в ранней юности поутру весной. Никакие демоны, тени и призраки не могли бы в ту минуту потревожить моей умиротворенной души.

Я отперла дверь, обошла весь темный дом, спустилась в кухню и даже в подвал, заглянула в сумрачную мансарду. Никого и ничего. Дом был покинут. Я провела там еще один быстролетный час, размышляя, анализируя, гадая — о чем, вы легко сообразите сами, в подробности вдаваться не буду, так как обещала рассказывать только то, что по делу, — и ушла досыпать остаток ночи в своей квартире, заперев за собой дверь дома, в котором больше не было привидений.

Но мой дядя сэр Генри, владелец дома, настоял на том, чтобы услышать мой отчет, и я, разумеется, чувствовала себя обязанной сообщить ему о том, что там произошло.

Но не успела я приступить к рассказу, как он, вскинув руку, меня прервал:

— Сначала я должен признаться в своем маленьком обмане. Столько народу до тебя там побывало, и все видели привидение, это заставило меня заподозрить, не является ли этот призрак плодом их склонной к внушению фантазии. Ведь всем этим любопытным заранее известно, что и как должно происходить. Поэтому я сочинил для тебя некую легенду, с тем чтобы, если уж ты что-то увидишь, это заведомо был не мираж, не химерическое порождение твоей экзальтированной, подвергнувшейся внушению фантазии.

— Так значит, рассказ об убитой женщине и все остальное — ваша выдумка?

— Да. А правда то, что в этом доме жил один мой родственник, который сошел с ума и после нескольких лет болезненной ипохондрии в конце концов, в припадке маниакального страха, покончил с собой. То, что наблюдают посетители, — это его тень.

— Ах, вот как! Тогда понятно… понятно… — растерянно пробормотала я и, вспомнив о бедном страдальце, чья душа все эти годы рвалась и не могла вырваться на свободу, решила, что, пока суд да дело, лучше мне помолчать, — понятно, почему я не видела призрака убитой женщины…

— Вот именно, — кивнул сэр Генри. — Если бы ты что-то увидела, твое свидетельство имело бы особую ценность, ведь его нельзя было бы отнести на счет твоего не в меру впечатлительного воображения, вдохновленного рассказами других «очевидцев».

Превращение

Все началось с того, что заплакал мальчик. Днем. Если быть точной — в три часа. Я запомнила время, потому что с тайной радостью прислушивалась к шуму отъезжающего экипажа. Колеса, шелестя в отдалении по гравию, увозили миссис Фрин и ее дочь Глэдис, чьей гувернанткой я служила, что означало для меня несколько часов желанного отдыха в этот невыносимо жаркий июньский день. К тому же царившее в небольшом загородном доме возбуждение сказалось на всех нас, а на мне в особенности. Это приподнятое настроение, наложившее отпечаток на все утренние занятия в доме, было связано с некоей тайной, а гувернанток, как известно, в тайны не посвящают. Глубокое беспричинное беспокойство овладело мною, а в памяти всплыла фраза, сказанная когда-то моей сестрою: с такой чуткостью мне следовало бы сделаться не гувернанткой, а ясновидицей.

К чаю ожидали редкого гостя — мистера Фрина-старшего, «дядюшку Фрэнка». Это было мне известно. Я знала также, что визит каким-то образом связан с будущим благополучием маленького Джейми, семилетнего брата Глэдис. Больше я не знала ничего, и из-за недостающего звена мой рассказ превращается в некое подобие головоломки, важный фрагмент которой утерян. Визит дядюшки Фрэнка носил характер филантропический, и Джейми предупредили, чтобы он вел себя как следует и старался понравиться дядюшке. А Джейми, до тех пор никогда дядюшку не видевший, заранее ужасно боялся его. И вот сквозь замирающий в знойном воздухе шелест колес до меня донесся тихий детский плач, который неожиданно отозвался в каждом нерве и заставил вскочить на ноги, дрожа от беспокойства. Слезы подступили к глазам, вспомнился беспричинный ужас, охвативший мальчика, когда ему сказали, что к чаепитию приедет дядюшка Фрэнк и ему непременно нужно «вести себя хорошо». Плач мальчика причинял мне боль, словно ножевая рана. Несмотря на то что все это произошло средь бела дня, меня охватило гнетущее ощущение кошмара.

— Этот человек с грома-а-адным лицом? — спросил Джейми чуть дрогнувшим от страха голосом и, не говоря больше ни слова, вышел из комнаты в слезах; все попытки утешить его оказались безуспешны.