Вендиго

Вдруг мистер Фрин пошатнулся, быстро и неуклюже шагнул вперед, на эту голую землю, и тяжело рухнул ничком. Глаза упавшего мертвенно поблекли, а то выражение, которое застыло на его лице, можно было охарактеризовать лишь одним словом — крах. Он выглядел совершенно уничтоженным. Мне послышатся звук — неужели Джейми? — но на сей раз это был не смех, а что-то похожее на глоток, глубокий и жадный, шедший из глубины земли. Мне снова привиделся табун маленьких черных коней, уносящихся галопом в земную бездну — они погружались все глубже, а топот их копыт становился все слабее и слабее. Моих ноздрей коснулся резкий запах сырой земли…

* * *

Когда я пришла в себя, мистер Фрин-младший приподнимал голову брата, который упал из-за жары на газон рядом с чайным столом. А Джейми, как мне потом удалось узнать, все это время проспал в своей кроватке наверху, измученный плачем и беспричинной тревогой. Глэдис бежала к столу с холодной водой, губкой, полотенцем и бутылкой бренди.

— Мама, это случилось от жары, да?

Ответа миссис Фрин я не расслышала. Судя по ее лицу, она сама была близка к обмороку. Подошел дворецкий, и бесчувственного гостя наконец подняли и отнесли в дом; он оправился еще до прихода доктора.

У меня до сих пор не укладывается в голове: как же так, ведь все остальные видели то же самое, что и я, однако никто так и не обмолвился об этом ни словом. И это, возможно, самое ужасное во всей этой истории.

С того дня я едва ли слышала упоминание о мистере Фрине-старшем. Казалось, он вдруг куда-то исчез. Газеты перестали писать о нем, его бурная общественная деятельность, очевидно, прекратилась. Так или иначе, в последующие годы этот человек не достиг ничего, достойного публичного упоминания. Хотя, возможно, покинув дом миссис Фрин, я лишилась возможности слышать о нем.

Судьба же пустого клочка земли в последующие годы оказалась совершенно иной. Насколько мне известно, садовники не делали ничего для того, чтобы провести туда воду или насыпать другой земли, но еще до моего ухода, случившегося на следующее лето, это место превратилось в густые буйные заросли сорных трав и ползучих растений — мощных, полных сил и жизненных соков.

Безумие

— Но что мне кажется действительно странным и даже трагичным, так это их необъяснимая покорность, ведь они даже не пытаются сопротивляться, — воскликнул Лидалл, неожиданно вступая в беседу. Всех поразило напряжение и какой-то болезненный надрыв в его голосе, от щемящих ноток которого присутствующим дамам стало немного не по себе. — Говорят, они так легко смиряются, потому… потому…

Он запнулся и смущенно отвел глаза. Элегантно одетая дама, давно пытавшаяся вставить слово, воспользовалась представившейся возможностью и попробовала возразить.

— Да будет вам, — несколько принужденно засмеялась она, — я не раз слышала, что больных насильно втискивают в смирительные рубашки. Вот уж не думаю, что в них наряжаются, как на бал. — И, надменно взглянув на Лидалла, чьи несветские манеры ее явно шокировали, добавила: — Не в человеческой природе, я имею в виду здоровую человеческую природу, поддаваться насилию, не так ли?

Однако ее почему-то никто не поддержал.

— Разумеется, вы правы, мистер Лидалл, — произнес кто-то, вежливо кашлянул?.

Это подал голос маленький господин, сидевший в углу и до этого не произнесший ни единого слова, а молчание, как известно, считается признаком мудрости, однако на него никто не обратил внимания, так как гости клуба «Довер-стрит», пившие чай в гостиной, были заинтригованы неоконченной фразой Лидалла.

— Вы остановились на «потому», мистер Лидалл, — деликатно подсказал маленький господин из своего темного угла.

— Да, да, потому… потому что человек в таком состоянии не… не совсем безумен, — неуверенно продолжат Лидалл. — Действительно, невольно возникает впечатление, будто он до известной степени остается вполне вменяемым и, внимательно наблюдая за происходящим, с радостью принимает защиту от самого себя. Выглядит все это невероятно трогательно. И… и все же… — он снова запнулся, — мне кажется, есть что-то страшное в той противоестественной покорности, с которой эти несчастные позволяют надеть на себя смирительную рубашку, наручники или что там еще на них в таких случаях надевают…

Лидалл поднял глаза и торопливо, с каким-то странным ожиданием всмотрелся в лица присутствующих, потом, вздохнув, устало откинулся на спинку кресла.

Все молчали, и он добавил, но очень тихо, почти про себя:

— Нет, не могу этого понять. Они ведь должны… должны сопротивляться…