Венедикт Ерофеев: посторонний (без иллюстраций)

Для публикации Ерофеев передал «Шаги Командора» в эмигрантский парижский журнал «Континент». «Познакомились мы с Веничкой Ерофеевым в 1983 году, — вспоминает Александр Бондарев. — Меня рекомендовал ему (в качестве курьера и “эмиссара” журнала “Континент”) Володя Муравьев <...> Я начал с делового предложения: журнал “Континент” будет печатать Веничкины творения и добросовестно платить за них авторские гонорары, а за это Веничка будет отдавать их для первой публикации только мне. А я их буду вывозить за кордон. Так в 1985 году была вывезена и напечатана пьеса “Вальпургиева ночь”»[844].

«В “Вальпургиевой ночи” Россия — это сумасшедший дом, обитатели которого гибнут, отравленные — без злого, впрочем, умысла — главным героем, евреем Гуревичем, погибающим вслед за хором под сапогами остервенелого надзирателя, — излагает сюжет пьесы издатель поэмы “Москва — Петушки” Владимир Фромер. — Гуревич настолько по-человечески привлекателен, что Ерофеева никто и не помыслил обвинять в антисемитизме. Как в эсхиловом “Эдипе”, в основе ерофеевской трагедии — вечная идея о неотвратимости судьбы и неизбежности возмездия. “Вальпургиева ночь” с большим успехом шла в Израиле»[845]. «Гуревич, конечно же, это Ерофеев во многом, — говорит Нина Черкес-Гжелоньска. — Я вижу, как он разговаривает, себя ведет, в стихах, оценках... Это Ерофеев. Но он сказал, что делал сборный образ. И еще сказал: “В этой пьесе я со всеми рассчитаюсь. И никого не оставлю в живых. Как Шекспир”. Когда я спросила: “Почему он их отравил? И этот мордоворот Боренька... Кто виноват в этом всем?” — Ерофеев ответил: “Я не знаю. Так получилось”».

Фрагменты пьесы и всю пьесу автор множество раз в течение весны читал на квартирных вечерах. На одном из таких чтений, организованном Натальей Ворониной, вновь присутствовала Наталья Шмелькова. «Зачарованно слушаю его исполнение, его прекрасный баритон <...>, — записала она в дневнике. — Периодически — взрывы смеха. В перерыве все курят на кухне. Подошла. Поздоровалась. Не поняла — вспомнил ли он меня? Кажется, нет»[846]. О еще одном чтении трагедии, в мастерской Александра Лазаревича, рассказывает Марк Гринберг: «Глубокий полуподвал, полки с Сашиной керамикой. Я записал большую часть на магнитофон, но качество записи отвратительное: я не умел записывать и магнитофон прятал, он лежал у меня в сумке».

Конечно же, многие слушатели и читатели сравнивали новую вещь Венедикта Ерофеева с «Москвой — Петушками», и сравнение это почти всегда делалось не в пользу трагедии. «Мне кажется, что после “Петушков” он уже ничего подобного не написал, — говорит, например, одна из хороших знакомых Ерофеева. — “Вальпургиеву ночь” я прочла... Наверное, она хорошая. Но настолько не “Москва — Петушки”. Я, конечно, ничего ему не сказала и поздравила». «Веня написал так немного помимо всего прочего еще и потому, что все время искал и далеко не всегда мог найти художественную форму, куда можно было бы втиснуть всю эту литературную “ювелирку” <...>, — размышлял Марк Фрейдкин, под «ювелиркой» подразумевая накопленные Ерофеевым в записных книжках шутки, фразочки, каламбуры. — Если в “Петушках” найти форму Вене блестяще удалось, то вторая его значительная вещь - “Вальпургиева ночь, или Шаги командора” — выглядит гораздо слабее именно из-за того, что художественные пропорции в ней явно нарушены и литературный материал (иной раз не менее изысканный, чем в “Петушках”) безоговорочно доминирует над композицией и формой, по сути дела, разваливая их»[847]. Похоже о пьесе высказался Марк Гринберг: «Его депрессивные состояния были во многом спровоцированы тем, что возникал замкнутый круг: он чувствовал себя писателем, которому надо сесть и что-то написать, все время что-то в этих записных книжках записывал, ловил из воздуха. Я даже с удивлением обнаружил там одну свою очень среднего качества хохму. Видно, что “Вальпургиева ночь” во многом слеплена из этого. Там есть сюжет, но это отчасти такой коллаж — и это недостаток. И, скажем, Гуревич и Прохоров сливаются несколько больше, чем надо бы». А Надежда Муравьева даже полагает, что ерофеевская пьеса — это «“Москва — Петушки”, вывернутые наизнанку»[848].

Некоторые из приведенных упреков кажутся вполне обоснованными — в пьесе могло бы быть поменьше шуток кавээновского типа. Нельзя, однако, не поразиться самому факту — Ерофеев сумел собраться с силами и в короткий срок создал цельное и объемное произведение. И сделал это в тот период, когда уже почти никто ничего подобного от автора «Москвы — Петушков» не ждал. «Ты меня плохо знаешь, ведь я человек сюрпризный», — однажды сказал Ерофеев Наталье Шмельковой[849]. «Здорово все-таки, что он смог, несмотря на свое состояние, написать, и довольно быстро, эту “Вальпургиеву ночь”», — отмечает Марк Гринберг.