Венедикт Ерофеев: посторонний (без иллюстраций)

9 августа 1986 г. Я, <...> государственный нотариус 5 Московской государственной нотариальной конторы, рассмотрев просьбу гр. Ерофеевой Галины Павловны, проживающей: г. Москва, Флотская ул., д. 17, кор. 1, кв. 78, об удостоверении копии трудовой книжки Ерофеева Венедикта Васильевича, руководствуясь ст. 31 Закона РСФСР о государственном нотариате

ПОСТАНОВИЛА

в совершении указанного нотариального действия отказать. В представленной трудовой книжке имеются следующие недостатки:

1. Трудовая книжка выдана 1 апреля 1959 г., а первая запись внесена 18.12.1958 г., и запись внесена только на основании номера приказа без ссылки на дату.

2. В записи № 7 от 16.II.1962 г. номер приказа и дата исправлены.

3. В записях с 17 по 24 сведения о приеме на работу, перемещениях по работе и увольнении заполнялись в графах о вынесении благодарностей.

Все это не соответствует действовавшей инструкции о порядке ведения трудовых книжек на предприятиях, учреждениях и организациях, утвержденной Постановлением Государственного Комитета Совета Министров СССР по вопросам труда и заработной платы от 09.07.1958 г. за № 620. В соответствии со статьей 74 Закона РСФСР о Государственном нотариате и с п. 17 инструкции о порядке совершения нотариальных действий государственными нотариальными конторами РСФСР, документ не подлежит засвидетельствованию.

Настоящее постановление может быть обжаловано в народный суд Свердловского р-на г. Москвы (Цветной б-р, д. 25-а) в десятидневный срок в соответствии со ст. 32 Закона РСФСР о Государственном нотариате ист. 271 ГПК РСФСР.[862]

«К концу лета — конец ОВИРа», — горестно отметил Ерофеев в записной книжке[863].

От муторных советских хлопот Венедикта отвлекало упоенное занятие цветоводством в квартире на Флотской. На той же странице блокнота, где была помещена запись о «конце ОВИРа», он с гордостью отчитывался о своих успехах: «Вернулся к цветочным заботам на балконе. Наблюдаю с умиленьем, как раскрывается первый анютин глаз немыслимого цвета. В августе их будет бездна. Вьюнки ползут по десяти путям, но пока не цветут. А между тем, настурции и васильки начинают клониться к упадку. Астры по-преж<нему> крохотны. Продолжаю разрежать»[864].

В июле 1986 года наконец произошла долгожданная встреча Ерофеева с Беллой Ахмадулиной. «Бэла[865] оч<ень> хочет познакомиться. Зовут на свой банкет в Переделкино. Спец<иально> будет подана машина», — записал Ерофеев в дневнике 4 июля[866]. «Завтра под окном у нас будет стоять машина и отвезет в Переделкино. Остальное стерлось», — отметил он в блокноте в ночь на 9 июля[867]. «В самом деле. Машина за окном (чуть вина), — фиксировал Ерофеев развитие событий в записной книжке 9 июля. — За рулем Саня Рабинович. День знакомства с Беллой. Сквозь всех сопровожд<ающих> ее и меня — порывистый жест-бросок. Славная. <...> Теперь уже весь вечер локоть в локоть, уже весь вечер коленка в коленку. Всё о любви, о сожалении о том, что не довелось встретиться прежде. Как я хотела вас видеть. И эта штука совсем не портит вашу красоту и пр. и пр.»[868]. Последующие несколько месяцев Ерофеев буквально считал дни от встречи до встречи с ней. «Милая Бэллочка звонит о любви и о том (!) что надо бы встретиться и пр.», — отметил он в блокноте 24 июля[869]. «День Белы Ахмад<улиной> <...> Бел<а> умиляется мною на фоне леса <...> Бел<а> произносит речь (тост) за меня, слишком лестный. “И талант, и ум, и стройность, и красота” и пр.», — записал Ерофеев в дневнике 30 июля[870]. «<В>есь в Белле. И ее пластинки в эти дни ставлю кажд<ый> день» (запись от 3 августа[871]), «С волнен<ием> жду завтраш<него> визита к Месс<ереру> на Воровскую. (Звонок, Лена: приглашение назавтра от Бориса Месс<ерера>. Вечером. «А Беллочка будет?» — «Ну конечно, будет».) И следом — звонок от самой Беллы. Прямо счастлив. И говорю о своем обожании. Великая отрада слышать» (запись от 5 августа[872]). «Беллочка, кстати, все та же: самое трогательное из всех новых знакомств», — писал Ерофеев Тамаре Гущиной 17 ноября[873]. «Мы с Беллой обожали Веничку, и он со своей стороны платил нам любовью и даже, по-моему, был влюблен в Беллу, — рассказывает в мемуарах Борис Мессерер. — Когда она читала стихи, он слушал как завороженный»[874]. «Писатель Ерофеев поразительно совпал с образом, вымышленным мною после первого прочтения его рукописи, — констатировала сама Ахмадулина в 1988 году. — Именно поэтому дружбой с этим удивительным человеком я горжусь и даже похваляюсь»[875].