Венера плюс икс

Праздник был устроен на горе - во всяком случае, это было самое возвышенное место, которое Чарли здесь видел. Ко времени прихода Филоса и Чарли с сопровождавшей их толпой сюда собрались около ста лидомцев. Угощение было приготовлено под сенью деревьев с темно-зеленой листвой на безупречно ровной травяной лужайке, пища была разложена на свежесплетенных листьях, как это принято на Гавайях. Ни один японский умелец не смог бы так красиво и гармонично разложить цветы и пищу, как это сделали местные жители. Каждое блюдо и каждая зеленая корзинка представляли собой произведение искусства как по цвету, так и по форме, контрастности и общей гармонии. Помимо всего, приятные запахи дополняли эту симфонию.

- Угощайся, - с улыбкой пригласил Филос.

Пораженный Чарли осмотрелся. Со всех сторон сходились лидомцы, приветствуя друг друга радостными возгласами. Многие обнимались и целовались.

- Где мне сесть?

- Где хочешь. Это для всех.

Они прошли через бурлящую толпу и разместились под деревом. Прямо перед ними на отдельных листах были разложены небольшие порции пищи, и все было так красиво, что Чарли решился нарушить это великолепие лишь после Филоса.

Мимо проходил красивый мальчик, балансируя лежавшим на голове блюдом с полудюжиной кружек, имевших вид усеченных конусов с широким основанием. Филос поднял руку, и мальчик тотчас же приблизился. Взяв две кружки, Филос поцеловал мальчика, который рассмеялся и, пританцовывая, отошел. Чарли попробовал напиток - приятный прохладный сок, по вкусу смесь яблочного с персиковым, освежил его. У Чарли проснулся аппетит, и он стал с удовольствием есть. Пища была так же хороша на вкус, как и на вид.

Утолив голод, Чарли стал осматриваться по сторонам. Он обнаружил, что все собравшиеся в роще лидомцы находятся в состоянии приятного ожидания, это выражалось и в пении, которое лилось над толпой, то возрастая, то затихая, но в любом случае оставаясь негромким. Чарли поразило, что многие люди больше угощали других, чем ели сами, и он поинтересовался насчет этого.

- Они просто делятся пищей. Если тебе что-то особенно нравится, разве ты не спешишь поделиться с кем-нибудь?

Чарли вспомнил свое мелькнувшее желание разделить чувства, возникшие при виде терракотовой статуи и ответил:

- Да, думаю это верно.

Неожиданно глянув на Филоса, Чарли заговорил:

- Послушай, может, ты хочешь присоединиться к своим друзьям, а мое присутствие тебя удерживает?

Странное выражение промелькнуло на лице Филоса.

- Ты очень внимателен, - ласково ответил он, - но я не хочу. Во всяком случае, не сейчас. (Чарли показалось, что Филос даже покраснел при этих словах. Что это было? Гнев? Чарли не захотелось искать причину).

- Много людей собралось, - заметил он, помолчав.

- Здесь все.

- А каков повод для праздника?

- Если не возражаешь, я хотел бы услышать твое мнение после окончания.

Поставленный в тупик, Чарли пробормотал:

- Ладно.

Они замолкли, прислушиваясь. Всеобщее звучание ряда аккордов становилось все тише и тише. Оно переросло в тихое стаккато, и Чарли заметил, что люди вокруг него начали слабо постукивать себя, а иногда и своих соседей, по месту у основания горла. При этом голоса поющих начинали мягко вибрировать, все пение приобрело определенный ритм - быстрый, но ясно улавливаемый. Кажется, музыкальные фразы состояли из восьми тактов с мягким подчеркиванием первого и четвертого. На это звучание накладывалась мелодия из четырех тактов, которая повторялась, снова повторялась... все собравшиеся ждали чего-то, некоторые даже наклонились вперед в ожидании...

Вдруг вступило мощное сопрано, певшее целый каскад нот, взмывавших вверх, подобно фейерверку, над основной мелодией в басах, и затем стихавшее. Так повторилось несколько раз - трудно было понять, поют ли в дальнем конце рощи или где-то рядом с Чарли. Два тенора в унисон повторили ту же мелодию и умолкли. Ее подхватил другой сильный голос, принадлежавший одетому в синее лидомцу, сидевшему рядом с Чарли. Его голос звучал очень сильно и как бы поплыл над рощей, освободившись от всех сопровождавших пение форшлагов и глиссандо, преподнеся слушателям все шесть нот в их первозданной чистоте. Все оживленно зашевелились, как бы одобряя, и полдюжины голосов сидящих в разных местах людей, присоединились к мелодии, повторяя вновь и вновь в унисон шесть нот. На второй из шести нот чей-то голос начал вести мелодию сначала: пение приобрело характер фуги, вступали голос за голосом; многоголосие усложнялось и усложнялось, возбуждая всех присутствующих. Теперь в пении участвовали, хотя и очень тихо, басы, придавая как бы основание синкопическому ритму музыки, вздыхавшей подобно приливам и отливам морских волн.