Венера в мехах

– Нужен ли я тебе еще, госпожа? – спросил я, и голос мой дрогнул, я с усилием произнес последнее слово.

Ванда отрицательно покачала головой.

Я вышел из спальни, прошел через галерею и опустился на ступени лестницы, ведущей из нее в сад.

Легкий северный ветер нес с Арно свежую, влажную прохладу, зеленые холмы высились вдали в розовом тумане, золотой пар струился над городом, над круглым куполом собора.

На бледно-голубом небе еще мерцали одинокие звезды.

Я порывисто расстегнул свою куртку и прижался пылающим лбом к мрамору. Ребяческой игрой показалось мне в эту минуту все, что было до сих пор. Серьезное наступало теперь, и страшно серьезное.

Я предчувствовал катастрофу – я как будто уже видел ее перед собой, мог осязать ее руками, но у меня не хватало духу стать с ней лицом к лицу, мои силы были надломлены.

Если искренно сознаться, – меня пугали не муки, не страдания, которые могли обрушиться на меня, не унижения и оскорбления, которые могли мне предстоять.

Я чувствовал один только страх – страх потерять ее, ту, которую я фанатически любил, – и этот страх был так ужасен, так чудовищен, что я вдруг разрыдался, как дитя.

* * *

Весь день она оставалась, запершись, в своей комнате, и прислуживала ей негритянка.

Когда засверкала в голубом эфире вечерняя звезда, я видел, как она прошла через сад, и, осторожно следуя за ней издали, видел, что она вошла в храм Венеры.

Я прокрался за ней и заглянул в дверную щель.

Она стояла перед величавым образом богини, сложив руки, как для молитвы, и священный свет звезды любви лил на нее свои голубые лучи.

* * *

Ночью, когда я валялся на своем ложе, меня охватил такой страх, что я могу потерять ее, отчаяние овладело мной с такой силой, что сделало меня отважным героем. Я зажег маленькую красную масляную лампочку, висевшую перед образом в коридоре, и вошел, затеняя свет рукой, в ее спальню.

Львица, выбившаяся из сил, затравленная, загнанная насмерть, уснула в своих подушках. Она лежала на спине, сжав кулаки, и тяжело дышала. Казалось, ее тревожили сны. Медленно отнял я руку, которой заслонял свет, и осветил ее дивное лицо ярким красным светом.

Но она не проснулась.

Осторожно поставил я лампу на пол, опустился на колени перед кроватью Ванды и положил голову на ее мягкую, пылавшую руку.

Она слегка пошевельнулась, но не проснулась и теперь.

Сколько времени я пролежал так среди ночи, окаменев от страшных мучений, – не знаю.

Наконец меня охватила сильная дрожь – явились благодетельные слезы. Я плакал, и слезы текли по ее руке. Она вздрогнула несколько раз – наконец проснулась, провела рукой по глазам и посмотрела на меня.

– Северин! – воскликнула она скорее с испугом, чем с гневом.

Я не в силах был откликнуться.

– Северин! – тихо позвала она снова. – Что с тобой? Ты болен?

В ее голосе звучало столько участия, столько доброты, столько ласки, что меня схватило за сердце, словно раскаленными щипцами, и я громко зарыдал.

– Северин, – проговорила она снова, – бедный мой, бедный мой друг! – Она ласково провела рукой по моим кудрям. – Мне жаль, страшно жаль тебя, но я ничем не могу помочь тебе… при всем горячем желании я не могу придумать лекарства для тебя!..

– О Ванда, неужели это неизбежно? – мучительным тоном вырвалось у меня.

– Что, Северин? О чем ты?

– Неужели ты совсем меня больше не любишь? Неужели у тебя не осталось и капли сострадания ко мне? Так овладел твоей душой этот чужой красавец?

– Я не хочу лгать тебе, – мягко заговорила она после небольшой паузы, – он произвел на меня такое впечатление, от которого я не в силах отделаться, от которого я сама страдаю и трепещу… такое впечатление, о котором мне только случалось читать у поэтов, видеть на сцене, но которое казалось мне до сих пор созданием фантазии…

О, этот человек – настоящий лев, сильный, прекрасный и гордый – и все же мягкий, не грубый, как наши мужчины на севере. Мне жаль и больно за тебя, – поверь мне, Северин! – но он должен быть моим… ах, не то я говорю! – я должна ему отдаться, если он захочет взять меня…

– Подумай же о своей чести, Ванда, если я уж ничего для тебя не значу! Она была незапятнанной до сих пор.

– Я думаю об этом – я хочу быть сильна, пока я в состоянии, я хочу… – она смущенно зарылась лицом в подушки, – я хочу… стать его женой… если он этого захочет.

– Ванда! – крикнул я, снова охваченный смертельной тревогой, захватывавшей мне дыхание, туманившей мне голову. – Женой его ты хочешь стать, навеки принадлежать ему хочешь! О Ванда, не отталкивай меня от себя! Ванда, он не любит тебя…

– Кто сказал тебе это! – воскликнула она, вся загоревшись.

– Он не любит тебя! – страстно повторил я. – А я люблю тебя, я боготворю тебя, я – твой раб, я хочу, чтобы ты ногами топтала меня, – на руках своих я хочу пронести тебя через всю жизнь…

– Кто сказал тебе, что он меня не любит?! – нервно перебила она.

– О, будь моей, – молил я, – ведь я не могу больше жить, существовать без тебя! Пожалей же меня, Ванда!

Она подняла глаза на меня – и теперь это был снова знакомый холодный, бессердечный взгляд, знакомая злая улыбка.